Ричард Паттерсон: Глаза ребёнка

Его тон, как всегда, был серьезно-ироничным. Терри уже понимала, что таким образом он оберегал их обоих. Для Криса открыто выразить свои чувства означало показать свою уязвимость, а он не хотел, чтобы другие переживали за него. Несколько дней свободы — единственное, что он мог подарить ей.

— Не лучше ли отложить эти разговоры о Рики, о детях до Портофино? — тихо сказал Крис, поцеловав ее в лоб. — Там у нас будет достаточно времени, в том числе и для того, чтобы подумать о нашем будущем.

Терри без слов взяла его руки в свои.

Как и в то утро, два дня назад, когда Крис забрал ее, чтобы ехать в аэропорт, кисть его правой руки по-прежнему была опухшей и неестественного цвета.

— Терри? — в его голосе сквозила нерешительность.

Подняв глаза, Терри встретила его вопросительно-испытующий взгляд. Затем она чуть отступила, и полотенце упало на пол.

— Крис, я хочу тебя.

Он взглянул на нее уже по-другому.

Терри отвела Криса в комнату, и теперь, лежа в постели и ощущая его всем телом, смотрела в лицо любовнику. Его рука медленно скользила по ее спине: Терри задрожала.

Глаза ее закрылись. В последнее мгновение, перед тем как всем своим существом раствориться в Крисе, Терри вспомнила о том дне (это было полгода назад), когда их с дочерью жизнь навсегда изменилась.

Началось все довольно неожиданно. Завершались слушания по делу Карелли, и Терри повела пятилетнюю Елену на пляж. Вечерело. Они шли, взявшись за руки; прибрежные волны сверкали на солнце, и шум прибоя был ровным и успокаивающим. Тогда она еще не была любовницей Криса — всего лишь его коллегой, и мысли ее безраздельно занимала дочь.

Они нашли укромное место в скалах, защищенное от ветра. Терри задумчиво смотрела вдаль, туда, где были «Золотые ворота», Елена играла у нее в ногах, по-детски важно и сосредоточенно занимаясь с кукольными человечками и набором игрушечной мебели. Видимо, это была семья, догадалась Терри: отец, мать и маленькая девочка. Она пожалела, что не может проникнуть в мысли Елены.

Девочка разговаривала со своими человечками.

— Ты будешь сидеть здесь, — распоряжалась она. — А папа сядет здесь.

— С кем это ты говоришь? — спросила Терри.

— С тобой. Ты сядешь рядом с папой.

— А ты где?

— Вот здесь, — с торжествующим видом объявила Елена, усаживая девочку-куклу между ее пластмассовыми родителями.

«Ребенок командует миром взрослых», — с грустью подумала Терри. Она была уверена, что ей до сих пор удавалось оградить Елену от семейных проблем, бремя которых ощущала сама. Вечные скандалы из-за денег, из-за того, что Рики сидит без работы, из-за его фантастических проектов, в которые он вкладывал ее деньги. Раздражали ухищрения мужа, к которым он прибегал (никогда, разумеется, в этом не признаваясь), чтобы искусно изолировать их всех троих от окружающего мира и чтобы уничтожить ее собственное «я». Однако Елена, должно быть, интуитивно что-то чувствовала; она провела целый час, играя в семью. Терри редко видела ее такой самозабвенно увлеченной.

— Тебе нравится, во что ты играешь? — спросила она дочь.

— Угу. — Елена пристально посмотрела на свою воображаемую семью, затем перевела взгляд на Терри. — Почему ты такая злая с папой?

Казалось, она спрашивала и обвиняла одновременно. В ее голосе была зловещая безапелляционность, словно девочка изрекала не подлежащую сомнению истину.

На мгновение Терри словно лишилась дара речи.

«Не подавай виду, — твердила она себе. — Веди себя так, как будто тебя интересуют только факты». И уже вслух спросила:

— С чего ты взяла, что я «злая» с папой?

Елена ответила уклончиво, но вполне убежденно.

— Папа плакал, знаешь?

— Ты что, сама видела?

Елена покачала головой.

— Нет. Он не хочет, чтобы я видела, как он плачет. Папа плачет один, когда ты делаешь ему больно.

Терри вся внутренне сжалась. Стараясь сохранять внешнее спокойствие, она задала вопрос:

— Так откуда тебе это известно?

— Потому что он рассказывает мне, — с некоторой гордостью сообщила Елена. — Вечером, когда никого нет, он накрывает меня одеялом и мы разговариваем о нас.

Терри наконец определила эти нотки, которые уловила в голосе дочери: нотки мнимой детской мудрости, взлелеянной на напускной доверительности взрослого манипулятора. Больше она себя не сдерживала:

— Папе не следовало бы говорить тебе такие вещи.

— Нет, следовало. — Елена начинала злиться. — Папа говорит, что я уже большая и должна кое-что знать.