Татьяна Устинова - Селфи с судьбой

Тот гладил её по спине.

– Тише, – всё приговаривал он. – Тише, тише…

Ангел полезла под стол, вытащила чайник и отдельно крышку. И осторожно поставила обратно на буфет.

Зоя рыдала довольно долго, но постепенно стала затихать, обессилела.

– Я ведь думала, вдруг он, – сказала она в конце концов. – Ну, вдруг!.. Правда в беспамятство впал.

– Мне это не очень понятно, – признался Илья. – Матвей Александрович не похож на буйнопомешанного.

– Да ведь он себя не помнит!..

– Становится агрессивен? Опасен?

– Господи помилуй, нет!

– Вот именно. – Илья помолчал немного. – Вас познакомила Лилия Петровна?

Матвей всё обнимал Зою.

– Она меня опекала, – сказал он то, что Илья уже слышал. – Я… болел. Серьёзно болел. И она меня привезла сюда. Здесь тихо.

– Лилия Петровна его ко мне привела, – вступила Зоя и посмотрела на Матвея. В глазах у неё светилось обожание, она даже жмурилась, как будто от Матвея исходило сияние. Илья Сергеевич отвернулся, ему казалось неприличным на это смотреть. – Сказала, пусти его к себе в мастерскую!.. Временно, ненадолго. И потихоньку, чтоб не знал никто, ни единая душа.

– Почему она так сказала?

– Ему покой был нужен, тишина. Он болел сильно. И место, чтобы работать!.. Жить-то он в гостинице жил, а работать негде.

– Я тогда ещё пытался работать, – подхватил Матвей. Он гладил Зою по спине. – Я же не знал, что больше ничего не увижу. Нет, иногда мне кажется, что-то возвращается, как тогда, на озере. Но редко.

– Он же художник, – продолжала Зоя. – Он очень хороший художник! Настоящий!.. В Манеже выставка была и в Лондоне, да, Матвей? Где там, в Лондоне-то?

– В национальной галерее. Какая разница? Я больше не художник.

– Почему? – тихонько спросила Ангел. – Почему вы больше не художник?

– Я не могу писать, – признался Матвей. – Мне нечего. Я ничего не вижу после болезни.

– Чем вы болели?

Он вздохнул.

– Это называется воспаление паутинной оболочки мозга. Болезненное обострение слуха, а у меня ещё и зрения. Это очень… страшно. Любой шорох, шёпот, скрип отдаётся в ушах, как грохот. Я не мог смотреть на свет и слушать простую человеческую речь. Когда вызывали лифт и он ехал, я зажимал уши подушками. Я мог только сидеть в темноте и в тишине. Лилия Петровна меня спасла. Она нашла врача, лечила меня, потом привезла сюда. И Зоя появилась. Если бы не Лилия Петровна, Зои бы не было. И меня, наверное, тоже уже не было б…

Он длинно и как-то судорожно вздохнул.

– Потом начались страхи. Но тогда я ещё мог писать. Я написал страх и отдал его Лилии Петровне. Я должен был от него избавиться, и она пообещала мне, что уничтожит работу! И вдруг она оказалась на стене в нашей гостинице! Откуда она взялась?! Я стал думать, что всё забыл, что только хотел ей отдать и не отдал, но это значит, что её забрал кто-то другой! Но кто?

– Самое страшное, – проговорила Зоя, – что мы думали… мы боялись… что Матвей мог…

– Не мог, – перебил Илья. – Значит, никто не знает, что Матвей бывает у вас?

– Лилия Петровна мне сразу болтать запретила. Слово с меня взяла. Я ей прямо вот клятву дала, что никто не узнает про Матвея. Что он у меня в мастерской работает. Да и кому мне рассказывать, зачем?.. И так разное про меня говорят, и муж у меня алкоголик, безобразник, и детей нет и не будет, и с приезжими я всё время. А куда деваться-то? Все друг у друга на виду живём, как караси в банке.

– А потом? – спросила Ангел Матвея. – Потом ваша болезнь прошла?

– Прошла, но страх остался. Я всё время боюсь. Сам не знаю чего!.. Иногда это почти невозможно вынести, – он улыбнулся смущённо. – И я перестал видеть. Я пытался писать, но не получается.

– Совсем? – уточнила Ангел.

Матвей покивал. Зоя сидела на стуле, а он стоял рядом с ней и гладил её по плечу. Пальцы у него немного вздрагивали.

– Ты вспомнил свою обезьяну и шкипера, – сказал Илья.

– Я не знаю, где она, – возразил Матвей. – И есть ли вообще.

И они замолчали. Ветер бросил в окно пригоршню разноцветных листьев. Они посыпались, на мгновение прилипая к стеклу, и в комнате ещё потемнело.

– Я был уверен, что если узнаю историю картины, то узнаю историю убийства, – сказал Илья задумчиво. – И ошибся. Я всё время допускаю ошибки.

– Ты тоже не видишь, – проговорил Матвей. – Я понимаю.

Илья под столом вытянул ноги в отсыревших резиновых кедах и в разные стороны покрутил подошвами.

Все молчали. Зоя вздыхала и время от времени тёрла лицо, Ангел исподлобья посматривала на Илью и опять переводила взгляд на свои руки.