Юрий Денисов - Каинова печать

Я долго смотрел на извилистую трещину, протянувшуюся через наши сцепившиеся руки.

– Можно вставить другое, – пробормотал я. – Всё ещё можно исправить.

К вечеру гроза утихла.

Я вышел из кабинета.

Дверь в спальню была приоткрыта.

Проходя через зал, я бросил мимолётный взгляд на журнальный столик, и внутри неприятно кольнуло. Из-за утреннего ледяного душа я забыл позвонить Сергею.

Таня сидела на кровати, потирая левой рукой висок. Она склонила голову, и волосы, смутно белевшие в полумраке, скрывали её лицо.

Я вошёл; она вздрогнула и выронила что-то. Я поднял с пола пузырёк тёмного стекла, поставил на тумбочку рядом с полупустым стаканом.

– Что с тобой? Голова болит? – я едва узнал свой голос, так глухо и неестественно он прозвучал.

Она молчала некоторое время, потом тихо, словно через силу выдавила:

– Это валокордин.

Я сел рядом и обнял её:

– Что-то с сердцем?

Она робко, со страхом посмотрела на меня, покачала головой и улыбнулась:

– Нет… только… вышла от тебя… и схватило. Это… от нервов всё, – в её глазах появилась мольба. – Прости, я была такой дурой…

– Ну что ты, – я крепче прижал её к себе и коснулся губами прохладной щеки. – Забудь. Я у ж е забыл.

Нежная улыбка озарила её лицо. Я вновь, в который раз поразился её красоте. Её внешность для меня с годами не тускнеет. Я каждый раз вижу хорошо знакомое, но в то же в время совсем другое, неожиданное лицо. Так, перечитывая шедевр, открываешь новые нюансы и глубины.

Я встал, раздвинул занавески, и золотистый свет хлынул в лицо. Облачная пелена, подсвеченная снизу – нежно-розовая, словно клубничное мороженое, – почти полностью затянула небо, и только узкая полоска акварельной лазури светлела у самого горизонта. Я раскрыл окно; налитый озоновой свежестью воздух весело и свободно ворвался в грудь, живой водой разлился по венам.

– Какая поэтическая картина… Так и просится на холст. И всё выглядит совсем по-новому. Ты не замечала: каждое утро оттенок неба неуловимо меняется, и всё вокруг – дома, деревья, люди – ново, свежо и отчётливо; краски сочные, как на непросохнувшей картине. Мир за ночь обновляется; тьма, грехи, страхи змеиной кожей сходят с него.

Таня смотрела на меня широко раскрытыми глазами, слегка улыбаясь.

– Красиво сказано. Ты настоящий поэт!

Какой-то детский восторг охватил меня; я открыл рот, чтобы сказать, как люблю её, но вдруг в зале, разбивая хрустальную тишину дома, в зале заголосил телефон. Мелодия, которая мне так нравилась, сейчас почему—то звучала резко, требовательно и грозно.

Мы оба вздрогнули и повернулись в сторону зала.

– Кто это? – с тревогой посмотрела она на меня.

– Не знаю… сейчас…

Дверной проём, покачиваясь, угрожающе надвигался.

На пороге я замер в нерешительности.

Телефон зазывно, словно издевательски, светил экраном и подпрыгивал на столике.

Я вышел из комнаты и шагнул во тьму.

Я подъехал к дому Сергея без пяти восемь. Солнце уже заходило, свинцово-серое небо, нависшее, казалось, над самой головой, у горизонта окрасилось алым.

На газоне перед террасой сбились в кучку несколько машин, мигал проблёсковым маячком полицейский «уазик». Трое ребят в камуфляже с автоматами наперевес сплёвывали под ноги и жизнерадостно смеялись.

Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Я слышал, как один из молодцев, давясь от накатывающего смеха, рассказывает анекдот:

– Короче, слышь, прибыло пополнение в женский монастырь. Пожилая монахиня спрашивает: «Сёстры! Кто видел мужской срам?» – несколько вытянули руки. – «Вот тазик со святой водой, промойте глаза. Кто трогал?» – ещё несколько вытянули. – «Вымойте руки!». И тут одна из задних рядов выкрикивает: «А можно рот прополоскать, пока ж… никто не помыл? Ха-ха-ха-ха!»

Все трое согнулись в конвульсиях.

Я открыл глаза, стиснул зубы и вышел из машины.

С крыльца на меня мрачно-серьёзно взирал высокий красивый брюнет в кашемировом пальто. Он сошёл и крепко пожал мне руку.

– Здравствуйте. Соболев Владимир Александрович, Следственный Комитет Новгородской области.

Я кивнул, не в силах сказать что-нибудь. Он бросил на меня быстрый взгляд и опустил глаза, нахмурившись.

– Ну, пойдёмте.

В гостиной царило мрачное, давящее молчание. Боголепов сидел в кресле у камина, уперев кулак в подбородок, судмедэксперт в белом халате стоял у окна ко мне спиной и листал блокнот с записями. Тут же рядом курил коренастый полноватый мужичок в форме, с пшеничными усами и добродушными морщинами в уголках голубых глаз, смотря с тоской и усталостью в окно и стряхивая пепел в цветочный горшок.