Арти Бринк - Каждый верил в рай

– Это же можно запросто прекратить, – нахмурившись, сказала Вита.

– Забастовку?

– На самом деле человеку многого и не нужно: лишь бы не было неопределенности. Только и всего.

– Хочешь сказать, если выйдет политикан и разъяснит, почему так плохо живется, они успокоятся?

– Да, – покрутив прядь волос, она продолжила, легким движением указав на толпу, – да, это им и нужно. Они не знают: с чего ради должны выживать, ждать ли изменений и в какую сторону. Люди всего лишь хотят получить объяснения столь ужасным событиям, узнать их причину… им нужна надежда на лучшее. А тогда и проблемы будут не столь существенны.

«Стильно одета, при недурном жилье – а сидит и рассуждает о тяготах простых людей».

– Верно, – все же согласился я, – неоправданно страдать не особо хочется.

– Думаю, страдают все: кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Только, как и говорю, в этом можно видеть оковы, а можно препятствие на пути.

– Понимаю, но никакой политик никогда не выйдет и не выложит все под чистую, иначе он не был бы политиком. Думаешь, прозрачность дел избавит общество от возмущений? Ты желаешь идеальной демократии, но как ты собираешься сегодня, к примеру, в этом десятимиллионном городе опросить каждого? К тому же меньшинству придется мириться с мнением большинства. Вот тебе и недовольства.

– Нет идеальной политики? Ну и пусть! – вскинув руками, возмутилась Вита. – Значит, мы должны стремиться к такой, должны учесть или смягчить все возможные недостатки, чтобы люди потом говорили: «Они достигли вершины».

– Почти невозможно, единственный вариант – начать с нуля. Иначе придется менять законы, устои, самих людей. Легче смириться или найти удовлетворяющий вариант.

– Неправда.

Сдержанно простившись с творящимся на площади хаосом, девушка вытянула из рюкзака под ногами блокнот и отцепила от переплета подвешенную за колпачок ручку. Прошуршав страницами, она стала энергично чиркать кончиком пера. Все чаще мой взгляд невольно соскальзывал с дороги и, безотрывно следуя, наблюдал, как бойко вздымалась трапеция, расцветал овал, как вращались в круговороте линии: одна, вторая, волнистая – как в страсти пылал вальс фигур.

А тем временем серость, строгость и степенность улицы без лишних слов уступили бесчисленным притягательным тонам теплой и красочной архитектуры и зеленой флоры – самой жизни. Мы выехали из административного района: и на обочинах столь обыкновенной улицы вырос раскидистый платан, где кошка таилась от посторонних взглядов, приспустил цветущие ветви каштан, дразня подпрыгивающих за плодами детей, и только старый вяз, укрывающий своей непомерной тенью от палящего солнца скамейки и тающее мороженное, присматривал за гусеницей, которая в поту пыталась догнать усевшихся на коре бабочек. Сотни прохожих, в движениях которых я находил не спешность, не напряжение, а наслаждение моментом, следили за полетом планирующих чаек, болтали, держались за руки и смеялись, листали газеты, гуляли с породистыми вычесанными собаками. Через открытые окна в салон навеяло аромат хрустящей корочки хлеба и корицы с гвоздикой – свежей выпечки, которую мужчина в фартуке и поварском колпаке продавал на аллее. Взглянув на часы, я завистливо сглотнул и отвернулся, еще раз посмотрев на дневник новичка. Половину страницы за десяток минут заполнил еще один набросок: верхние ступени, последние шаги человека, развевающаяся в руке ткань, а впереди нескончаемая, скрупулезно заштрихованная черная стена, заточавшая едва высовывающиеся лучи солнца. «Захватывающе», – пронеслась единственная внятная мысль.

У главного входа гранд-отеля «Eden’s light» бурлящий фонтан вздымался из белокаменной чаши на добрые пять метров, создавая купол из мельчайших частиц, от чего под ногами прохожих сверкали мириады солнечных бликов. Бежевые стены выстроенного дугой здания обрамляли витиеватые узоры, узенькие карнизы, наличники и другие черты, срисованные со старинных гравюр. Выйдя из машины, я поднял взгляд на каскадную крышу, устланную карминно-красной черепицей – тот мимолетный взгляд окончательно погрузил меня в шарм виртуозно выверенного романского этюда.

От парадных дверей к нам направился швейцар. От бега его фуражка соскользнула с залакированных волос, но он умудрился ухватить белоснежной перчаткой черный козырек, на котором от шага к шагу трепетали медные оковы. И только заправив столь же белоснежную форму, молодой человек поинтересовался необходимостью в его помощи. Я ответил, что нашего прибытия ожидал мэр. Кивнув и заверив в сиюминутности, швейцар помчался назад.