Наталья Уфимцева - Мы под небом

Спустя годы Прасковья Ивановна клала поклоны перед портретом государя как перед иконой. Келейницы удивлялись этому и спрашивали её: «Мамашенька, что же ты так на государя молишься, он же ещё живой?». А она им отвечала: «Глупцы, он выше всех царей будет».

Перед самой своей кончиной, прожив сто двадцать лет, в сентябре 1915 года Прасковья Ивановна сняла портрет государя и целовала его со слезами, тихо приговаривая «Миленький уже при конце».

Четвертый земной удел Богородицы – Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский женский монастырь, окормленный преподобным святым Батюшкой Серафимом. Тысячу дней стоявшим на камне в непрестанной молитве, прибывавшим в великом молчании три года. Проливая море духовного света, он встречал каждого, приходившего к нему страждущего человека тепло и сердечно: «Радость моя!»

Великий молитвенник земли русской, обретя дар прозорливости и исцеления, помогал каждому, освещая ему путь добрым словом и заступнической молитвой, завещая своим чадам:

«Когда меня не станет, вы ко мне на гробик ходите! Как вам время, вы и идите, и чем чаще, тем лучше. Всё, что есть у вас на душе, что бы ни случилось с вами, придите ко мне, да все горе с собой и принесите на мой гробик! Припав к земле, как живому все и расскажите, и я услышу вас, и вся скорбь ваша отляжет и пройдет! Как вы с живым всегда говорили, так и тут! Для вас я живой есть и буду вовеки!»

Ровно через год после канонизации преподобного Серафима Саровского в августе 1904 года в царской семье родился наследник престола Российской Империи, Цесаревич и Великий Князь, пятый ребенок и единственный сын Алексей Николаевич (Романов).

Что происходит с человеком, когда он с силой пытает захлопнуть дверь в своё прошлое? Где тот предел границы времени, который мы вправе очертить? Существует ли вообще помимо нас это прошлое? И есть ли у нас такое право от него отделиться? Где-то в глубине сознания оно дремлет своей жизнью. И погружаясь в его мир как в теплый водоём, ты начинаешь проживать всё заново. Какая- то частица тебя, где-то внутри на все твои запреты, продолжает жить в мире, которого уже не существует.

Катерина ходила как тень по собственному дому, собирая разбросанные вещи. Обрывки прошлого, присутствие чужой, злой воли. И это её жизнь, её муж, его рубашка. Мятая, небрежно валяющаяся на полу рубашка Зорина.

Нет, это всё не так, не про неё. Надо очнуться! Никогда её мир не станет прежним. Такая искаженная реальность. И это уже не её дом и не её муж. Надо, наконец, признаться себе, что она держит в руках мятую рубашку совершенно постороннего мужчины.

Что делать человеку с этим прошлым, если оно насквозь пропитано чужим настоящим? Катя закрыла глаза, уткнувшись лицом в рубашку мужа. Маяки счастья из прошлой жизни непонятно где запечатленные в нашей органике, в самые острые секунды нашего бытия, вспыхивают как пламя. И сквозь призму времени далекое счастье вновь приобретает вкус, цвет и запах. Именно они, эти маяки не позволяют предать то, что ты так любил, что ты чувствовал и проживал всем своим совершенством. Именно они не оставляют никакой возможности смириться с полумраком настоящего.

Кажется, где-то между этими двумя временными мирами, простирается опасная мертвая зона, в которой не существует ничего, ни прошлого, ни настоящего, ни тем более будущего. И тогда, когда ты все-таки отважишься ползти по мертвому пограничью, те же самые маяки прошлого своим тихим счастливым светом ослепляют, точно вспышкой. И ты вдруг перестаешь видеть выход, перестаешь видеть смысл. И ты перестаешь передвигаться, отказываясь даже ползти, застываешь в ожидании страшного предчувствия надежды, что это «завтра», такое пустое, чужое, горькое, такое ненужное вовсе никогда не наступит.

Если бы можно было порвать свои воспоминания как лист бумаги на самые крошечные кусочки. Так мелко, чтобы ничего невозможно было разглядеть. Сжимая кулаки, Катерина в бесполезной попытке разорвать плотную ткань, ненавидела всё: Вадима Зорина, этот дом, себя за то, что не могла выкинуть его из головы и из своей жизни. Ненавидела это прошлое, которое разъедало её изнутри светло и жестоко. Прислонившись к стене, она беззвучно плакала, прижимая к глазам рубашку, безмятежно спящего мужа.