Никита Могутин - Кипиай

Несколькими рядами выше, за спинами насупленных бабушек и мечтательных дедушек, заградотрядами сидят ряды ВММНВвВ – Вечно Мрачных Мужчин Неопределённого Возраста в Водолазках. На их лицах написано столько откровенного неудовольствия и усталости, что они чем-то походят на незадачливых отпускников – им не нравится вообще ничего вокруг и они не знают, как здесь оказались. Стопроцентное попадание в образ российского туриста за границей.

Итак, мы, кажется, разглядели вообще всё. А теперь снова запускаем картинку.

Дело было так: электронное письмо пришло в шесть двадцать три утра, – в такое время пишет либо тот, кто ещё не ложился, либо тот, кто живёт в другом часовом поясе. Отправитель письма – некий Noname – мог быть кем угодно и жить в любом месте земного шара. В письме было всего несколько фраз. Именно они заставили биться моё сердце чуть чаще.

Однако это случилось не сразу. В половине шестого я ещё крепко спал, а мой телефон, как и всегда, был переведён в виброрежим, и лишь к полудню мне удалось разлепить глаза, нащупать его на тумбочке и проверить электронную почту. В этот-то момент моё сердце и дало парочку лишних ударов. Я проморгался – господи, как же сохнут глаза, если спать, не снимая на ночь контактные линзы, – и решил: раз за эти шесть с лишним часов информация не потеряла актуальности, значит, отправитель сможет спокойно потерпеть ещё минут двадцать. И я тогда тщательно почистил зубы, умылся, принял душ, надел чистое бельё и заварил кофе – натуральный, смолов зёрна в кофемолке, ведь так было дольше, – после чего вернулся к телефону.

Я не просто так не торопился отвечать. Я не хотел разочарования. Я боялся его – так, конечно, вернее, ведь бояться всего неприятного, избегать его – это стало моей основной привычкой в последние месяцы. Я тщательно вычистил свою жизнь от всего, что могло нарушить размеренный порядок её течения.

От былой невротичной инициативности не осталось и следа, я дремал – внутри себя. Если верить в понятие «душа» – а я в него верил, – так вот, если признать её существование, то моя собственная притворилась трупом. Это походило на совет туристам: «При виде медведя не пытайтесь убежать или напасть на него, а притворитесь мёртвым. Медведь – животное брезгливое, падаль не ест». Всегда, кстати, удивлялся: неужели медведь настолько глуп, чтобы не ощутить запах паники, исходящий от «трупа», лежащего перед ним?

Мой медведь был не слишком умным и, обнюхав тело, обычно уходил прочь. Именно поэтому я и не торопился отвечать на письмо – не хотел дразнить зверя. Кажется, кто-то мог бы назвать это депрессией, но я не называл это никак.

Я писатель, вернее, так меня раньше подписывали в титрах телешоу, когда, конечно, ещё приглашали. Но мой успех прошёл. Я продолжал искать новую тему, сюжет, нерв – и находился в творческом поиске уже несколько лет.

Несколько моих последних синопсисов, отправленных в издательство, вернулись с вежливыми отказами. Агент, опубликовавший мои первые романы, был чертовски вежлив, отвратительно вежлив, словно это не мы с ним пили когда-то до пяти утра, отмечая успех моего второго романа.

Именно поэтому, поздно проснувшись, я не боялся тянуть с ответом – но потом, допив кофе, всё же набрал сообщение и отправил. А затем уставился в экран, вновь и вновь перечитывая письмо: «Есть сюжет для вашей новой книги. Я гарантирую, что вы будете изданы. Но вы должны быть готовы к риску. Тема – опасная. Общение – анонимное. Вас это устраивает?»

Как будто у меня был выбор.

Я ждал ответа весь день, потом ещё один и ещё два. А потом я просто забыл о нём.

Писатель – заложник своего внутреннего мира, гоголевский Плюшкин, что тащит к себе на чердак всё, что кажется ему интересным или важным. Где-то в залежах этого мусора, на периферии разума растут ульи, ты живёшь обычной жизнью и как будто не замечаешь их, а они всё увеличиваются и набухают, и вдруг однажды ты понимаешь, что больше не можешь вмещать их в себя.

Это может случиться посреди магазина, в очереди в кассу, в театре, в кино, на заправке или в автосервисе. Ты внезапно начинаешь хвататься рукой за телефон или блокнот, искать по карманам ручку, шарить в бардачке машины. А потом ты пишешь, быстро, проходит час, другой, ты сидишь на скамейке в парке, и уже стемнело, а ты и не заметил, а может быть, и хуже того – ты был не один, и кто-то обиделся и ушёл, и этого ты тоже не заметил, вернее, заметил, но где-то на краю сознания и в центр не пустил, чтобы не сбить свою главную мысль. Как чудесно быть писателем, чтобы рассказывать истории людям!