Закончив раскопки, мы занялись детальным изучением находок, ломая головы над тем, кто же тут был похоронен — невр или скиф.
Простота и бедность керамики подтверждали: погребение, пожалуй, действительно относится даже к седьмому веку до нашей эры, как уверенно определил Андрей Осипович по наконечникам стрел, — а мы ему теперь стали твердо доверять.
Но подобную посуду находят и в погребениях скифов-пахарей!
В углу погребальной камеры мы нашли часть сбруи коня, который должен был отвезти покойного воина в загробное царство. Поскольку сам воин не был тут погребен, его родственники вполне разумно и коня убивать не стали, просто так же символически положили в гробницу лишь его сбрую. Кожаные ремешки, конечно, истлели. Сохранились лишь бронзовые удила с колечками в виде стремечек на концах, бляшки и псалии из кости. То, что они были костяные, тоже подтверждало древность погребения. Они напоминали о тех временах, когда по равнинам еще бродили мамонты и не знавшие пока железа наши далекие предки сидели в пещерах у чадных костров, коротая время вырезыванием вот таких зверушек из податливой кости.
Но самой любопытной среди украшений конской сбруи была, пожалуй, маленькая, всего в пять сантиметров длиной и в три высотой, тоже вырезанная из кости головка лосенка! Правда, неведомый древний мастер придал ей несколько фантастические черты, но все равно не оставалось сомнений в прототипе: едва наметившиеся рожки, горбинка морды, широкие отвислые губы.
Любуясь фигуркой, я снова, в какой уже раз, задумался о загадках звериного стиля. Он возникает как-то внезапно, примерно во второй половине седьмого века, и сразу получает всеобщее распространение от приднестровских степей до алтайских горных пастбищ. Одни предлагают искать его родину в Передней Азии, другие — в лесах Приуралья или степях Казахстана.
Но, вероятно, древние корни скифского искусства близки к тотемическим изображениям почитаемых животных еще древнего родового строя. А с распадом родового общества и выделением знати изображения священных зверей стали как бы символом власти и знатности. У зверей стали подчеркивать силу и мощь, изображать их в схватке, в борьбе, чтобы показать могущество владельца украшений и запугивать врагов.
Многие звери почитались священными еще у первобытных людей. Но таких древних изображений дошло до нас очень мало, потому что их делали из менее прочных материалов, чем металл. К тому же с появлением бронзы, железа и золота художникам стало проще размножать свои творения. Каждое изображение на неподатливом камне или кости создавалось в одном экземпляре. А с помощью одной бронзовой матрицы стало возможно начеканить из тонкого золотого листа уже целое стадо совершенно одинаковых оленей. Наверное, именно поэтому звериный стиль так широко распространился не только у скифов, но и у соседних племен.
Над чьей же символической могилой был насыпан этот курган, рядом с могилами людей еще давней эпохи бронзы? И снова меня донимал проклятый вопрос: какой же курган раскапывать теперь?
Расчищая погребальную камеру и размышляя над находками, мы увлекались загадками древности порой настолько, что даже с некоторым недоумением, озираясь вокруг, воспринимали приметы современности: тающий след самолета в небе, гудки автомашин, мчавшихся по дороге.
Многих шоферов, в свою очередь, удивляло, что ищут какие-то чудаки, роясь в земле посреди пшеничного поля. Они останавливали машины, подходили к нам, присаживались на корточки, заглядывая в раскоп, и порой задерживались надолго, засыпая нас вопросами.
Отвечая на них, я с особой остротой ощущал, что мы находимся словно бы сразу в двух разных мирах, разделенных тысячелетиями и в то же время совсем близких, расположенных на одном пшеничном поле.
Я любил иногда уйти подальше от лагерного костра, посидеть в тишине и одиночестве и подумать, постараться представить себе, как жили некогда тут древние люди. Это было легче всего в темноте. Она скрывала мачты высоковольтных линий, выстроившиеся вдоль шоссе телефонные столбы, новые дома колхозного поселка с телевизионными антеннами на крышах и другие приметы современности. Тьма оставалась такой же, как в древние времена, и помогала думать, ничем не отвлекаясь.
Фантазия, словно волшебная машина времени, переносила меня в далекое прошлое, воскрешала в памяти давно отшумевшую жизнь. Видно, я так часто и долго, до рези в глазах, рассматривал сценки на вазе, что они вдруг оживали. Древние люди начинали двигаться, говорить, смеяться, гневаться. Я видел, как, спалив сначала кустарник и сухую траву, они пашут, тяжело навалившись грудью на убогий деревянный плуг. Как строят на зиму хижины-полуземлянки, запасают хворост для костров, куют лошадей, доят норовистых кобылиц. Как женщины, тихонько напевая бесконечные, как сама степь, заунывные песни, лепят возле очагов глиняные горшки.
Читать дальше