Вера Авалиани - Персональный миф. Психология в действии

Но Дато просто не мог не жениться на мне. Он потерял бы смысл жизни. Он был потрясен, нежен и осторожен.

Я же не чувствовала к нему того же. И потому мне легче было говорить ему что угодно, рассказывать про тяжёлый характер моей мамы, про жуткую вещь, которая случилась на работе. И мне казалось, что он может всё – справиться с моей мамой, которой не нравится решительно никто, с моей болезнью.

И он, забегая вперёд скажу, смог. Но кроме ровной теплоты я не испытывала к нему той страсти, которая была к Рамазу.

Ведь уже год, как тот ждал моего согласия на брак. Но ужасный диагноз заставил меня не отвечать на междугородние звонки. Не могла я втягивать красавчика в такую историю с уходом за немощной женой. Потому что тот угар, который мы испытывали друг к другу, казался мне опасным, тёмно-красным, как вино. Хотя Рамаз едва ли не был ещё более престижным и богатым грузинским женихом, чем Дато. Отец его возглавлял комитет по туризму и спорту, сам Рам в свои двадцать семь уже был главным ветеринарным врачом страны. А это было тогда одно из самых хлебных мест в иерархии. Ведь Грузия и охота – те вещи, которые не разделяло между собой совковое начальство.

Втайне я боялась разочароваться в Рамазе, если он согласится расстаться со мной, узнав о моей болезни. Но и выходить замуж за него считала подлостью с моей стороны.

В Тбилиси меня на этот раз не показали маме. Маленькая, полная, усатая женщина на фото – моя будущая свекровь – выглядела, как Чапаев без папахи на семейном фото. Но отец и брат у Дато были настоящими красавцами и аристократами. Но в них была та мягкость и вежливость, которой не было в Дато. И уж вовсе не было его безоглядной решимости.

Поженились мы у нас. Дато прилетел, поменяв билет, купленный в Москву. Он в то время вяло занимался диссертацией. А ради меня решил её дописать. Но по пути жениться на мне. И я так обрадовалась, когда он из аэропорта позвонил и сказал, что прилетел. Когда такси остановилось возле дома, я выскочила прямо в окно, ударившись о цветы сирени, побежала к нему навстречу босиком. Была вера в то, что он спасёт наш дом от ветхости, меня – от строгостей мамы. С ним ничего не стыдно и не страшно. Я уже любила его как родственника, как мужчину, как человека. Но той страсти, от которой физически всё содрогается, не было у меня к нему, несмотря на то, что про его пенис потом, когда я приехала в Тбилиси, его секретарша процитировала частушку: «Как у нашего Датоши вырос… такой хороший».

Говорят, что любовь – слепа. Это страсть слепа, а влюбленные видят всё не хуже ясновидящих. И помнят, где, с кем находится объект. Малейшее душевное движение улавливается их внутренним радаром и словно ударяет им в больное место. Я бы никогда не поверила, если б сама не пережила такое.

Единственный раз в жизни. А Давид был постоянно в курсе моих мыслей, ситуаций. Так что я боялась его обидеть лишний раз, что-то подумав о ком-то.

Впрочем, боялась я его не физически. Как-то раз, когда мы стали засыпать в кустах сирени, куда бегали с глаз моей мамы, чтобы побыть друг с другом ночью, я рассказала ему про Рамаза, про Сашу и в первую очередь про Алёшу… Вам-то только предстоит о них узнать. Да… если посмотреть правде в глаза, то жила я и до, и после в жанре какого-то мексиканского сериала. А может, они и правы, латиносы, что тактично опускают в кино время, затраченное на зарабатывание денег? Может, любовь сохраняет на плёнке памяти изображение, как делает это свет на фотоплёнке? А без света любви остальные «кадры» жизни остаются засвеченными или тёмными.

Но после того, как я по «зауму» вылила на Дато яд и мёд своих признаний, он тоже потерял человеческий облик. Мой нежный, трогательно оберегающий меня муж просто заболел от душевной боли. Стал смотреть на меня то испытующе, то с подозрением. Причём наши бурные постельные отношения с Рамазом испугали его куда меньше, чем неосуществлённая любовь с Алёшей. И был прав. Он понимал меня не потому, что знал или имел какую-то интуицию. Он просто принял меня одним цельным куском – с моей болезнью, моей любовью, моим мужским умом и женским нетерпением. Дато сказал, что не хотел бы, чтоб я встретила сначала его, а потом Алёшу. И поклялся его морально «победить».

Зря я рассказала ему всё. В первую ночь после несколько сумбурной и самодеятельной свадьбы он просто наказывал меня сексом. Сорвав юбку, он, даже не сняв с меня белье, просто избивал меня сексом. Он был груб, нахрапист, зол, как чёрт. Потом, кончив, раздел меня и напился. Глаза у него налились кровью. Он ставил, клал и подвешивал меня в каких-то немыслимых позах, приговаривая: