Фридрих Незнанский - Возвращение в Сокольники

– Что же? – спокойно спросила Илона.

– Не поверишь. Он не смог выбрать для себя одиночества.

– То есть?

– Понятия не имею, что с ним случилось. Давно было. Я ж говорю, уже и не помню, от кого слышал. Может, от Славки. Хотя вряд ли, он не любит всякие заморочки, он сторонник полной ясности во всем. Любопытная история, да?

– Ты сказал: притча. Кажется, это не одно и то же.

– Ты права.

– Знаешь, пока ты рассказывал, у меня появилось ощущение, что мы с тобой как двое пассажиров в вагонном купе. Случайные попутчики. Поезд скоро остановится, и мы отправимся каждый в свою сторону и никогда больше не встретимся.

– Ты хочешь сказать, что только таким вот нечаянным соседям и доверяют всякие душевные истории?

– Ты угадал. Жаль, что ты рассказал эту притчу. Без нее у нас могло бы, мне казалось, что-то получиться, пусть даже несерьезное, а так, для сна и отдыха, как ты выразился. Очень, кстати, точно. Но теперь ты должен ненавидеть ту случайную пассажирку в твоем ночном купе, для которой так старательно сочинял печальную сказку про своего нехорошего мальчика.

– Я знал, – после паузы сказал Турецкий, – что большинство женщин не понимают иносказания, они все воспринимают буквально. Может, так оно и задумано природой. Но от этого не легче. Ты просто не выспалась. Допивай свой коньяк и иди поспи еще. Я разбужу тебя, когда придет время. А мне надо кое-что написать.

– А как же поедешь на работу? После этого? – Она кивнула на его стакан, полный коньяку.

– Мы – люди привычные, – ответил Турецкий и опрокинул стакан в горло.

Илона молча выпила, поднялась и ушла, волоча за собой по полу полы распахнувшегося халата.

А Турецкий, убедившись, что она улеглась и с головой накрылась простыней, прикрыл дверь в комнату, принес на кухню от Нинки несколько чистых листов бумаги, шариковую ручку, сдвинул в сторону закуски и приготовился писать. Ему было сказано, что он должен написать. И он знал, что напишет. Но надо было найти удачную форму. Все-таки в душе Александр Борисович оставался журналистом. А это – обязывало…

Грязнова он разбудил в шесть утра, когда «заявление» было написано и вложено в желтый конверт, который Турецкий вытащил из кармана своего пиджака. Это тот самый, в котором были билеты на самолет. Но, принеся его на кухню, Турецкий вспомнил о пистолете, что лежал в сумочке Илоны. Что-то ему не давало покоя. Вот он и позвонил. Нечего, мол, валяться, нормальные люди по субботам пашут.

Славка долго «кхекал», будто отплевывался, потом, узнав Турецкого, раздраженно спросил, какой черт его подвиг в такую рань.

– Это твой пистолет у нее? – прямо спросил Александр.

– Какой?… – снова начал было Грязнов, но, помолчав, хрипло сказал: – Ну а чей же еще? Ты много видел баб, которые в сумочках пушки таскают?

– А зачем?

– Во дурья башка! Да чтоб на тебя кто-нибудь не наехал! Ты вчера хо-орош был!

– Не ври, сам спал под бильярдом.

– А я и сейчас там… тут… Мировой инструмент, верно?

– Я про пушку.

– Сдалась она тебе! Скажи дамочке, пусть сегодня обязательно подвезет ко мне, на Петровку. Нечего, понимаешь… А что у тебя за манера поднимать людей ни свет ни заря? Ну у самого хоть повод есть, а мне – зачем?

– Какой повод?

– А ты что, куда-нибудь Илону уже задевал?

– Здесь она.

– Ну и хорошо, – сразу будто успокоился Грязнов. – Захочешь опохмелиться, заезжай. Во второй половине дня. Пока.

– Мне бы ваши заботы, господин учитель… – вздохнул Турецкий и отложил трубку в сторону. Посидел, подумал. Было рано. Для любых дел. Ни то ни се…

Тогда он забрал конверт с «заявлением», вернулся в комнату, засунул его, сложив пополам, в карман пиджака, поставил будильник на восемь и привалился под бок Илоны.

Она сонно засопела, завозилась, перевернулась на другой бок и обняла его…

А позже, когда он успокоился, уткнувшись лицом в ее грудь, она погладила его макушку и удивленно сказала:

– Просто поразительно… Ты прямо как в последний раз…

И эта фраза снова будто обожгла его.

…До Каретного Ряда он довез ее на такси.

Перед тем как вылезти из машины, Илона наклонилась к Турецкому и сказала в самое ухо:

– Как ты полагаешь, мы еще встретимся?

Он неопределенно пожал плечами. Увидел ее серьезный взгляд и несколько смешался.

Непонятно, о чем было еще говорить, если все слова, поцелуи и объятия сказаны и проделаны еще дома? Кстати, приводя себя и квартиру в порядок, Илона проявила неожиданную сноровку: все было исполнено вмиг и на высшем уровне. Турецкий, глядя на ее «хозяйскую» раскованность, опять подумал: вот бы жену такую! Но тут же одернул себя: о чем ты думаешь, мудила грешный?…