Вячеслав Белоусов - Коварная дама треф

— Они же ночью только расстались! — всплеснула руками Варька. — Мы же видели, как они из дома того разбежались?.. Как привидения! Я со страху чуть на ногах удержалась!

— Умница, — поцеловал ее Лаврушка. — Вот мы с тобой и вычислили их.

— Кого?

— Убийц.

— Да что ты? Кто же?

— Не знаю. А может, оба.

— Что ты! — схватилась она руками за щеки. — Дружки твои?

— Какие дружки? Ты что говоришь? Думай.

— «Ушастый» гад, — соглашаясь, она махнула рукой в отчаянии. — А Димыч?

— И Димыч.

— А что же теперь, Лаврик? — совсем обмерла она.

— А теперь надо ждать, когда убивать придут.

Это ведь за глаза только да на бумаге строчить, а когда лицом к лицу!.. Не у каждого язык поднимется клеветой поливать родного и близкого. На это я и рассчитывал. Собственно, средство проверки доказательств таким образом как раз и предусмотрено соответствующей статьей процессуального кодекса, никакой здесь особой стратегии мною не разрабатывалось и называется эта процедура очной ставкой. В полной мере я не собирался ее устраивать по всем правилам и нормам, мне хотелось оценить, как Иван Григорьевич в глаза своей жене взглянет, когда ее убийцей назовет.

Я сидел за столом, занимался своими делами, в бумагах копался, на звонки отвечал, сам звонил по телефону; несколько раз забегал ко мне Александр, волновался и следователь — с минуту на минуту Зуброва должны были привезти; началась уже вторая половина дня, Анастасия скучала с газеткой на стульчике в уголке моего кабинета, где до нее муж сидел в день ареста, философствовал насчет природы и смысла бытия, и задремала. Узелок вывалился из-под ее локотка и свалился под ноги, но я не беспокоил ее, пусть отдохнет. Вот уж действительно: никогда не знаешь, что найдешь, что потеряешь. Сонная благодать сошла на нее в кабинете прокурора, намучилась, видно, баба, настрадалась, а все по собственной воле. Что же у нее за любовь такая с Савелием тем, табунщиком, вышла? И про мужа — директора, и троих своих детей забыла… А теперь пришла себя судить…

Нет, я не психолог и не последователь Фрейда. Мне бы со своими заботами тривиальными справиться, насущными, как некоторые говорят. Поэтому я позвонил Нине Петровне, это секретарь в приемной, и попросил, чтобы ко мне никто не вваливался до особого распоряжения.

Я смотрел на эту женщину и думал. Страшно завидовать таким чувствам, но ведь, оказывается, они существуют. И как хочет пусть чистюля-моралист их назовет, а они управляют человеком! Любовь?..

Ей далеко за тридцать. Внешность сохранила, правда. И привлекательная, и не запустила себя, как обычно, деревенские, хотя, конечно, будь она той же женой Ивана Григорьевича, но городской, да в центре, и манеры, и прическа другими бы были… Нет, будь она другой, она бы сюда не прибежала и здесь в уголке с узелком тюремным не сидела. Она бы… Впрочем, не хочу домысливать, кому захочется, дорисует.

Хотя я про городских ничего плохого не имею сказать, но вот такие, как эта, в уголке с котомкой мне больше по душе.

Позвонил Течулин, сказал, что привезли, я попросил, чтобы приводили.

Зуброва ввели наши оперы уже без наручников. Она вздрогнула и открыла глаза раньше, чем загремело множество мужских обутых тяжелых ног и раздались резкие возгласы в коридоре. Прислушивалась, глядя испуганно на меня, а когда дверь отворилась, она вскочила на ноги.

Старший доложился, все вышли. Двое остались стоять, Зубров на нее не смотрел, набычившись, уперся в пол, она вжалась в угол, не зная, что делать.

— Иван Григорьевич, здороваться будем? — попытался я отыскать его взгляд.

— Невелика разлука, — буркнул он. — Зачем понадобился?

— И присесть не желаете?

— Отчего же, — он сел на первый подвернувшийся стул у стены. — Я бумагу писал. Там все правильно. Я следователя требовал. А к вам зачем?

— Как же? Я же вас арестовывал?

— А она здесь что делает?

— Не спали там по ночам-то, Иван Григорьевич?

— Что это? Почему? — мотнул он головой, недоумевая. — Спал… Там что еще делать-то?

— Там много чего делают.

— Мне не до них!

— Там времени много, чтобы думать таким занятым людям, как вы.

— Там все думают.

— И вы думали, когда писали бумагу?

— Ваня! — вскрикнула она и бросилась к нему, но он уперся в нее диким взглядом, и она застыла, руки опустив.

— Чего здесь? Стой!

— Ваня! Я не прощения просить, — вымолвила она без слез.

— А чего?

— Мне прощения нет.