Влад Костромин - В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3)

– Да где твой социализм? – нагло возразил сторож. – Нету его! И не будет!

– Повыступай мне тут еще, подлый агрегат! Последствия будут ужасны, проходимец! – могучий кулак отца обрушился на челюсть сторожа. – Ты невежественный темный человек! Продажная девка империализма ты, а не совхозный сторож. Я вижу, угрожающе остро назрел кадровый вопрос, буквально стал нарывом, грозящим перерасти в социальную язву! Прав был Иосиф Виссарионович: кадры решают все! А тут мы видим явную кадровую гниль, кадровую раковую опухоль, кадровый СПИД! Уволен!

Прокофьевич упал, а отец стал прыгать вокруг с криками:

– Я капля, долбящая ваш мозг как камень! Я чесотка, поселившаяся у вас на коже! Я вода в колене, камень в почке! Я кила, поразившая ваших поросят и вашу капусту! Я маринованный огурец, ставший колом в вашем горле! Победитель темных сил – Черный плащ! Называй меня Черный плащ, лишенец!

– А ты чего стоишь? Рад себя видеть без петли на шее? – навел пляшущие от восторга зрачки на Модю и буром попер на незадачливого покупателя. – Спрячьте зерно за высоким забором, выкраду вместе с забором, да? Что, у сторожа дешевле, чем у директора?

– А что я? – попятился от него Модя, запнулся за мешок с зерном и упал.

– Опять забыл. – Отец напялил маску-противогаз. – Вставай, лишенец, а то выбью дурь сапогами! – трубно возвестил он.

Модя подскочил, как ошпаренный.

– Неси зерно!

– Куда? – испуганно присел Модя на мешок и обхватил его руками.

– Известно куда, сюда неси, будем протокол составлять о хищении совхозного имущества.

– Не погуби, кормилец! – бухнулся незадачливый покупатель отцу в ноги. – Не надо протокол!

– Ладно, по первому разу, как говорится, это преступление прощаю. Зерно отнесешь ко мне на двор. И ежели еще раз поймаю… Тогда я тебе загну гонобобель!

– Понял, понял, – будто душил воротник, закивал головой Модя, подхватывая мешок. – Больше ни-ни, Владимирыч.

– Называй меня Черный плащ! – чувствительно пнул его сапогом по голени отец. – Черный плащ! Ты понял, подлый опарыш?

– Я все понял Черный плащ, все понял, – залепетал Модя.

– Покорнейше благодарю. И заруби себе на шнобеле: в следующий раз никакой жалкий лепет оправданья, как говаривал второе наше поэтическое все, разумеется, после известного каждому двоечнику А эС Пушкина, Михаил Юрьевич Лермонтов, тебе уже не поможет. Веселее, жизнь прекрасна, я зла не помню. Соловья пейсами не кормят. Бери ноги в руки и бегом.

Модя побежал, как будто за ним гнался черт.

– Я прокисший квасок после баньки по черному! – проорал ему вслед Черный плащ. – Вот ведь улепетывает, стрекулист тонконогий.

– А ты, Коля, хорошо подумай, – плюнул на поверженного бывшего сторожа борец с преступностью. – Сам жри это зерно хоть до усера, а торговать совхозным добром не моги, иначе ты станешь мироедом, падлой, Горбатым, а также пособником мирового империализма и израильской военщины! В следующий раз, по законам военного времени, зашибу. Понял?

– Да, – вытирая плевок, прохрипел сторож.

– Ну и чудненько. Знай свое социальное положение в социальной пищевой цепочке, кормовой лишенец. Кто ворует зерно, то смеется последним. Завтра заявление напишешь. Пошли домой, – кивнул отец мне. – Кто в ночи на бой спешит, побеждая зло? – начал приплясывать, как при пляске святого Витта. – Победитель темных сил – Черный плащ! Видишь? Воистину еще одного преступника победил Черный плащ! Теперь в Багдаде все спокойно, – отплясавшись, сообщил он мне. – Измельчал злодей, совсем не тот пошел, что в прежние времена. Но все-таки, здорово я умею нагнетать напряжение?

– Угу, – кивнул я, – умеешь.

– Старого выползня не проведешь на мякине. А-ха-ха-ха! – на всю округу захохотал папаша. – А-ха-ха-ха! Запомни, Гусена: главное – больше юмора и меньше геморроя, а-ха-ха. а мы его по морде кабелем, – запел он, – а мы его по морде кабелем, а мы его по морде кабелем, а дальше только расстрелять.

Так он и чудил ночами, наводя шорохом плаща ужас на пугливо спящую деревню и заслужив в народе прозвище ЧП – Чудак в плаще.

– Обувь – важнейший элемент в облике современного человека, – разглагольствовал приехавший домой отец, выставляя на расстеленные по обеденному столу газеты обувную коробку. – Как говорится, не шляпа делает человека человеком, а лакированные штиблеты, – любовно смахнул носовым платком пыль с коробки, с благоговением снял крышку и вытащил коричневые лакированные штиблеты, спертые у московского профессора. – Первобытным людЯм (он сделал ударение на втором слоге), питекантропам и неандертальцам, было легче: обернул ноги шкурами зебры, кишками соплеменника обмотал и все дела. А в наш век атомной энергии и полетов в космос кишки и шкуры не проканают. Канай отсюда, редиска, – он замахнулся платком на Пашку, подкравшегося поближе, чтобы лучше рассмотреть редкую обувь.