Вячеслав Белоусов - По следу Каина

– Тогда вам ордена вешать, – хмыкнул Лудонин. – Хорошо, я переговорю с Евгением Александровичем, а вы занимайтесь.

– Можно идти? – вытянулся капитан.

– Конечно. Хотя минутку. Вы так и не досказали мне о причинах увольнения Дзикановского-отца. Тогда так просто из этой службы раньше положенного не уходили.

– Бокия арестовали в тридцать седьмом году, его парапсихолога и весь их кружок умников объявили врагами народа и расстреляли. Естественно, ликвидирован был сверхсекретный отдел, распущены соответствующие службы на местах по всей стране. Остался без работы и Викентий Игнатьевич. Его не судили, помогли с устройством на работу, кстати, он химик, знаменитый институт окончил в Петербурге, в котором, между прочим, до него учился и Глеб Бокий.

– Подумать только, земля-то круглая! А в чём же их обвинили? Раз уж вы постарались собрать такую богатую информацию, то, вероятно, поинтересовались и этим?

– Созданную Бокием тайную организацию обвинили в шпионаже и попытке заставить советское руководство проводить угодную Западу политику. Вот так. Не больше, не меньше. Путём, так сказать, психологического воздействия.

– Однако!..

– Это ещё не всё. Парапсихолог якобы признался следователю и суду, что их нелегальная организация пропагандировала мистику, направленную против учения Маркса – Ленина – Сталина.

– Ну да… – потёр лоб Лудонин. – Конечно… А что же ещё могли сообразить…

Его раздумья прервал телефон. Подняв трубку, послушав, он передал её капитану:

– Вас. Прокурор следственного отдела Ковшов спрашивает.

Донсков, извинившись, взял телефон.

– Пожар? Мы же встречаемся вечером?

– Ты бы приехал сюда, – Ковшов назвал адрес.

– Это же!.. – задохнулся Донсков. – Что ты там забыл?

– На месте объясню. Только срочно.

– Ты как сюда проник? Я охрану снял, дверь опечатал, телефон и тот на прослушку перевёл!.. – капитан Донсков влетел в квартиру и с порога набросился на меня. – Что понадобилось?

– Тише ты. Не ори, – погасил я его пыл и – палец к губам.

Это подействовало.

– Пройди-ка сюда, – я повёл его в комнату рядом.

На койке возлежал старший следователь Федонин. Донсков прямо остолбенел, лишившись дара речи. Я не мешал ему приходить в себя и созерцать бледное беспомощное лицо старого лиса, в смятении отвернувшегося к стенке и тяжко сопящего.

– Ничего не пойму, – наконец ожил Донсков. – Павел Никифорович, что за концерт?

Но Федонин молчал и только сильнее заморгал понурыми глазами.

– «Скорую» только что спровадил. Отравление неизвестным веществом. Подыматься до вечера нельзя.

Федонин при этих словах дёрнулся и зашевелился, пытаясь приподняться.

– Лежите, лежите, – твёрдо остановил я его и рукой грудь прижал. – До вечера доктор категорически запретил вставать.

Федонин опять дёрнулся.

– А что с языком-то? – вылупил на меня глаза Донсков. – Он и говорить не может!

– Может, но лучше не пробовать. И вообще! Яд какой-то неизвестный. Врач не даёт гарантий, что этим всё кончится, может, ещё себя проявит.

– Откуда яду здесь быть? Мои ребятки полный шмон устроили, я тоже глядел…

– Значит… плохо… глядел… – выговорил Федонин, слова он произносил, словно резину языком растягивал.

– Вон, глянь! – ткнул я на необычной формы миниатюрный пузырёк, какие дамочки хранят в своих сумочках.

Донсков бросился к столу, словно кот на мышь.

– Осторожно! – заорал я. – А то придётся и тебе неотложку вызывать.

Капитан замер над пузырьком, не сводя злющих глаз, помахал рукой вокруг шляпки флакона, втянул в себя воздух:

– Ничего не чую.

– Я и открыл… не понял ничего… – пробормотал с кровати Федонин. – А потом очнулся почти через час.

– Так, может быть, это не яд? – оживился Донсков. – Какое-нибудь психотропное вещество, парализующее мозг?

– Хрен редьки не слаще, – остерёг его я. – Ты всё же в руки флакон не бери.

– Да там и не видать ничего. На донышке если есть, то несколько капель, – водил он носом возле пузырька.

– Как видишь, хватило Павлу Никифоровичу, а он ведь не брызгался.

– Какой там… – поморщился старый лис. – Я его… только… из-за необычной формы… приметил. Бутылок-то здесь… уйма, а этот флакон… как гриб… среди снега… Мне в глаза и врезался…

– Вот он вам и врезал, – буркнул я с досады.

– Только… один… раз… и нюхнул.

На старого лиса больно было смотреть, но мы с Донсковым, услышав эту фразу, вытаращили глаза друг на друга и едва удержались от смеха. Вот уже действительно: и смех и грех! Трагикомичной выглядела ситуация, в центре которой мучившийся от собственной оплошности страдал совсем застеснявшийся наш идол. Опасность, конечно, прошла, теперь больше всего его убивала оказия, в которой он оказался, и это его: «Нюхнул один раз!..»