Андрей Молчанов - Вход в лабиринт

Нарушение принципа круговой поруки и обета молчания означало мгновенное отчуждение раскольника от коллектива. К тому же, как в лучшие времена госбезопасности, у нас на службе пребывал прокурор собственный, прикомандированный, быстро улаживающий все шероховатости в отношениях наших подразделений с его ведомством.

Я, захваченный беззаветным революционным воодушевлением в борьбе с преступными гадами, был немало обескуражен, когда, пребывая в кабине сортира, стал свидетелем разговора зашедших в туалет оперов.

– Слышь, – сказал один, – как ночью в контору ни приеду, гляжу на окно нашей прокурорской «крыши», а там сутки напролет настольная лампа горит. Во труженик, а?!

– Так ему надо много успеть, – с удовлетворенной одышкой пояснил другой сотоварищ. – Вылети он отсюда, с такой строкой в трудовой биографии едва ли будет принят в объятия коллег юриспрудентов. Мы же для них – преступная группировка номер один. Тут его последний причал. И место создания личного пенсионного фонда. Два раза меня, кстати, отмазал…

– Дорого? – раздался тревожный вопрос.

– Ну… тачку свою пришлось продать.

– Серьезно разводит…

– Ничего, дело наживное…

Этот диалог навеял на меня неприятные размышления, всерьез омрачившие одухотворенность моих чистосердечных рабочих порывов.

С другой стороны, я понимал, что мелкопоместная алчная возня бытует в любом коллективе, что цельным натурам порой приходится уживаться с отщепенцами, но, как бы то ни было, главную свою линию контора уже несколько лет гнула бескомпромиссно и отважно.

Организованные банды, плодящиеся как грибы под теплым дождичком снизошедшей над страной демократии, заполонили все сферы общественной жизни, подминая под себя устои самой власти, а потому, дабы устои сохранить и свой неприкосновенный статус соблюсти, власть и учредила контору, дав ей карт-бланш на уничтожение обнаглевшей нечисти, собрав в наших стенах отборных бойцов.

Мы понимали никчемность своих действий в пределах закона, в муторных расследованиях, в пикировках с судами и с адвокатами. Нам нужен был ежедневный, топорный результат. И достичь его можно было лишь стравливанием между собой группировок, воров в законе, тонкими провокациями, внедрениями в преступную среду своих людей и беспримерным силовым нажимом на болевые точки многочисленного противника благодаря нашему хитроумию, крошившему себя в кровавую труху собственными же стараниями.

При этом наша мощь и всеведение крепли день ото дня.

Нас ненавидели и боялись, нас кляли власти предержащие, но верховные правители не принимали никаких мер, дабы урезонить зарвавшихся милиционеров, сколотивших самую настоящую спецслужбу. И я постепенно понимал, отчего это так. Разгулявшаяся организованная преступность, набравшая жирка, стремилась в политику, а им, верхним, не нужны были умные, ни перед чем не останавливающиеся конкуренты. А противостоять волкам могли лишь волкодавы.

Да и кто были лидеры группировок, вылезшие из-под обломков рухнувшего СССР? Прошлый советский плебс, обреченный влачить существование в социальных низах, злые дети полуспившегося окраинного пролетариата. Однако проявившие себя в вакханалии перемен и свобод как волевые личности, отчаянные и храбрые, как талантливые организаторы, схватывающие все на лету умники. Только с угольно-черным знаком минус, определяющим их сущности.

Вырвавшись из нищеты и убожества, они хотели красивых игрушек: машин, особняков, золотых часов, а после, насытившись мишурой, – власти. Они были раковыми клетками, неуклонно прессовавшимися в опухоли. А мы – иммунной системой, взявшейся за правое дело горячо и бескомпромиссно, пытаясь унять лихорадку, колотившую организм государства.

И вскоре я понял, почему не только остался на своем новом поприще, но и привязался к нему. Меня захватило и увлекло большое дело. Правильное. Я впервые очутился в окружении людей, целиком этому делу посвященных и принявших меня в свой круг. Наконец, каждый день я получал знания. И не только о тонкостях оперативной работы и о криминальных злодеяниях, но и о самом механизме власти.

Однако высокие порывы, поначалу окрылявшие меня, мало-помалу отходили на задний план, оттесняемые правилами большой милицейской игры, которую я вел на отведенном участке, где пересекались сотни интересов иных людей. При этом мой интерес заключался в удержании собственной позиции, что означало мою адекватность интересам тех, кто эту позицию укреплял и поддерживал.