Александр Коротко - Лунный мальчик

В небе блуждали уставшие тучи. Ветер мотал головой налево и направо, выискивая непохожих. Меня среди них не было. Я отделилась от собственного имени и начала новое проживание. Рядом шел равнодушный дождь. Стало страшно выходить на улицу. Дни заблудились в моем рассудке. Безмерное воспаленное одиночество вскармливало по ночам призрачные голоса сновидений, обрушивая на них жалкое подобие бреда. Радость новых потрясений варварски вторгалась в затхлое жилище сознания. Память водила указкой по нотной тетради тишины.

Все знали, что он умрет. Ему было неведомо, где начинается и где заканчивается жизнь. Он просто шел уверенной походкой по долгой дороге нелюбви и самоотрицания. Друзья были его тенью, его отражением, они питались политикой и ненавидели друг друга. Я, как все, относилась к нему с большой симпатией. Любить его оказалось выше моих сил.

С первой женой у него не сложилось. С ней он взрослел, а повзрослев, отделился, как отделяются дети от своих пожилых родителей. Я понимала, что такая участь ждет всех на его пути. По-настоящему он любил только две вещи: большие города и интриги. Ему нравилась жестокая и циничная энергетика проживания в мегаполисе. Он растворялся в этой стихии духовного опустошения.

До своей болезни он всегда спешил, пренебрегая всем, что не касалось работы. Хотя в моем понимании назвать работой то, чем он занимался, никак нельзя. С ним я впервые ощутила страх, вернее, его прародительницу тревогу. Живя с чиновником высокого ранга, ты монотонно, с инквизиторской изощренностью уничтожаешь свою душу, свою маленькую Жанну д`Арк. Ты начинаешь мыслить его категориями, говорить его словами, твоя жизнь превращается в сон с открытыми глазами, и с каждым днем тебя все больше и больше засасывает неудержимая воронка политической борьбы – стремление сделать из своих врагов друзей, чтобы, приблизив их однажды к себе, уничтожить раз и навсегда. Но и это не самое страшное. Страшнее всего выпасть из этого состояния при полном здравии и благополучии. Сев однажды на политическую иглу, соскочить уже невозможно. Выпавшие из этого процесса напоминают сонных мух, ползающих по стеклу собственных воспоминаний. Ему повезло больше других. Он работал до последнего дня.

Болезнь – властная и капризная царица, она не ждет, когда ее позовут, она приходит сама, со своими поварами, докторами, аптекарями. Твое «я» превращается в жалкое, беззащитное существо, желающее удовлетворить любой ее каприз. О, как он боролся с ней! Но все напрасно. Она поселилась в нашем доме на правах хозяйки. И мы с этим смирились. Сначала я, потом он. Я злилась на себя, на свою судьбу. Знала, что буду наказана, но не верила, что это произойдет так скоро. Скорее наоборот. Он выжидал. Искал новую форму проживания.

Это был самый сложный период в нашей жизни. Болезнь тоже не теряла времени. Я пыталась уговорить его бросить работу, но он меня не слышал. Его поведение пугало окружающих. Каждый день он шел на работу, словно на Голгофу. Болезнь уже не скрывала своего присутствия. Она была всюду, и прежде всего на его лице. Интересоваться здоровьем, глядя на него, было просто кощунством. Все вокруг играли в одну и ту же игру – делали вид, что ничего не происходит. При каждой встрече он пристально, иронично и даже игриво всматривался в глаза собеседника и всем своим видом, манерой поведения провоцировал его, давая понять, что ему глубоко наплевать, что тот думает о его состоянии, а если сомневается, тогда пусть спросит, посочувствует, пожалеет, в конце концов. Для него самым главным было не оставаться наедине с болезнью.

Я тоже вместе со всеми играла в эту игру. После возвращения с работы мы вечерами проводили время на кухне, подробно пересказывая друг другу прожитый день. Каждый раз сценарий был один и тот же. Я готовила ужин, он стоял возле меня, жевал яблоко и рассказывал, рассказывал, рассказывал. Это было увлекательно и интригующе, хотелось тут же взять диктофон и записать. По мере развития болезни рассказы становились все подробнее и подробнее. Передо мной открылся целый мир человеческих судеб, политических интриг и заговоров. Я знала, кто с кем спит, за кем следят и кого «слушают». Погруженная в переживания, я не понимала, зачем мне так много этой страшной информации. Но любопытство брало верх. У меня и мысли не было с кем-то поделиться, как-то воспользоваться услышанным. Он в этом и не сомневался. Педантично и настойчиво вводил меня в курс дела, накачивал информацией, как накачивают резидентов перед заброской в чужую страну. Давал мне шанс выжить, как бы намекал: если ты не дура, то правильно воспользуешься этим. Но поняла я это гораздо позже.