Ирина Зарубина - Окончательный расчет

И еще она мучительно пыталась вспомнить, где она раньше видела того парня, что выводил в наручниках Нинель и кавалера.

Лицо было знакомым, но ситуация мешала вспомнить. Наверняка тогда он никого не арестовывал. Вообще Кожина видела арест первый раз в жизни.

Где?

Она стала перебирать не такие уж многочисленные места ее встреч с людьми. Сначала показалось, что парень приходил в банк. В банке бывало много народу. И даже успокаивала себя — ну, конечно, дескать, где же я его еще могла видеть…

Но загадка не отставала, тревожила, а стало быть, память сохранила этого человека не в нейтральной, безразличной ячейке.

Тогда она стала вспоминать последние дни, когда скрывалась от всех. Но и здесь парень не проявлялся.

И только утром, включив для сына телевизор с его любимыми мультиками, вдруг ясно увидела — на квартире. На той самой, которая была видеоборделем.

Но он не был одним из посетителей. Тех она помнила наперечет. И вообще там бывало мало народу. Тогда кто же? Почему она зацепилась за телевизор?

Точно. Этот человек приходил ставить видеоаппаратуру. Он еще провозился дня два.

Инна, правда, тогда почти не обратила на него внимания. А вот теперь вспомнила.

Ну и что? Почему ее это тревожит?

Один из тех подонков. Все ясно.

Так и оставив эту мысль нерешенной, стала собираться.

Собственно, что там собираться, только подпоясаться.

Но Инна все тянула и тянула с отъездом. Она собирала не вещи, она собирала себя. Завтра, в крайнем случае послезавтра, у нее на руках будет виза. Значит, в субботу она сможет сесть в самолет и улететь.

Этот отъезд она представляла не просто как путешествие, пусть даже и дальнее. Она видела в нем освобождение, нет, даже сильнее — чудесное превращение. Ее тюрьмой стал страх, вот от него она и освободится, она перестанет быть мухой, пауком, тараканом, которого всякий считает за честь прихлопнуть, как у Кафки. Она станет свободным человеком. Это будет Кафка наоборот.

И Дежкина ей поможет, пусть делает, что хочет, пусть защищает ее собственным телом, но пусть будет этот самолет и это превращение.

Поцеловала сына, слишком крепко и слишком горячо, вдруг почувствовала, что словно бы прощается с ним навсегда. Сама же посмеялась над собственной мнительностью. Ничего опасного она делать не собирается. Она собирается только поговорить с Клавдией Васильевной.

Опасность, если она и будет, то только тогда, когда они с сыном поедут в Шереметьево. А сегодня — нет, сегодня, можно сказать, милая прогулка.

Дача Дежкиной нравилась Инне. Там было так уютно, как не бывает в давно обжитых городских квартирах. Три комнаты внизу, еще одна наверху, со скошенным стеклянным потолком. Там они с сыном и жили. По утрам их будило солнышко. Тогда с мальчиком произошло чудо безо всякого медицинского вмешательства — прекратились эпилептические припадки.

И вообще в этом доме было что-то очень притягательное. Там была простота и тепло человеческих отношений, там было, возможно, настоящее человеческое счастье.

Но Инна все не торопилась выходить из дома. Еще раз позвонила Клавдии Васильевне домой — никто не ответил, — и только тогда, глубоко и как-то обреченно вздохнув, вышла из дома.

Машина осталась у въезда на дачный участок.

Вся ее семья безмятежно завтракала на веранде. Федор был в чистой рубашке, значит, Ленка постирала. Макс читал книгу, никогда она его не отучит читать за едой!

Ленка, разумеется, питалась одной земляникой. И так худющая, как спичка.

— Ма! — закричала дочь, вскакивая из-за стола несколько более экзальтированно, чем подобает случаю. — Ура! Ма приперлась!

Клавдия уже почти смирилась с языком Ленки, но на этот раз не сдержалась.

— Не очень гостеприимный глагол.

— Пойди сюда, дай я тебя поцелую, — радостно поднялся муж.

Макс тоже чмокнул Клавдию в щеку.

Ну, все как всегда.

— Я, ребята, с дороги, сначала умоюсь, — взмолилась Клавдия, которую уже тащили за стол, где были свежие огурчики, помидорчики, скрипящий зеленый лучок, салатик, редисочка и разная прочая очень полезная зелень.

Федор наконец построил душ — огромную бадью поднял на столбы, а столбы обтянул непрозрачным полиэтиленом. Вода в этом душе нагревалась солнцем. Но по утрам была прохладной и здорово бодрила.

Вот теперь наконец она отмоется.

Федор послал детей в дом, а сам, нахал такой, заглянул за душевую занавеску.

— Ты куда?! — засмеялась Клавдия.