Александр Содерберг - Сын за сына

Антония обратилась к записям в своем маленьком погнувшемся в заднем кармане блокноте. Имя убитого было неизвестно. Квартирой владела женщина, которая сдавала еще двенадцать квартир в городе и за городом.

– Я закончил, – сказал криминалист и вышел из комнаты.

– Спасибо, – пробормотала она.

У нее за спиной заскрипели ступени. Антония обернулась.

Там стоял ее шеф Томми Янссон, стоял и смотрел на труп. Томми принес с собой погоду – по крайней мере, его внешний вид соответствовал ей: плечи покрывала изморось, а с черной кожаной куртки стекал таявший снег. С собой он взял кое-что еще, своего верного спутника – нервное раздражение.

Томми указал большим пальцем себе за спину и нервно зашептал:

– Улица, черт возьми, односторонняя. Я подъехал не с той стороны, пришлось припарковаться и идти два квартала!

Он говорил так, как будто улица специально была сделана односторонней, чтобы только его позлить. Томми пристально смотрел на Антонию – наверное, он ждал ответа или выражения сочувствия, хотя бы солидарности. Но ничего такого не последовало.

– Томми, что ты тут делаешь? – предпочла спросить она.

Вопрос был не праздным. Последнее время он редко приезжал на место преступления.

– Услышал по радио, ехал поблизости, – невнятно ответил он, указав на труп. – Можешь взяться за это, Антония?

– Да, я ведь здесь?

– За все целиком, я имею в виду.

– Вот как?

– Ты жалуешься, что у тебя слишком много всего, – продолжал Томми.

– Нет, не много.

Из квартиры Антония и Томми ушли вместе. Когда они медленно спускались на первый этаж, старый механизм лифта скрипел.

Антония Миллер и Томми Янссон в замкнутом пространстве. Они недолюбливали друг друга. Одни в скрипящем лифте… у них было немного тем для разговора. К счастью, Антония знала, что жена Томми страдала от БАС [5]и была при смерти.

– Как самочувствие у Моники?

Сначала Томми смотрел в пол, потом поднял подбородок и оглядел Антонию, как будто пытался найти скрытый мотив ее вопроса.

– Без изменений.

Он ответил так коротко и нарочито вежливо, что у нее резануло в животе.

Они спустились на первый этаж. Томми отодвинул внутреннюю решетку. Та поддалась. Он протиснулся первым. Правило «сначала дамы» не действовало в ситуациях, когда он был начальником.

Когда они вышли на улицу Софиагатан, снег уже превратился в град.

– Может, увидимся вечером, – произнесла она.

– Может быть, – вяло ответил он и, ругая погоду, пошел направо.

Антония посмотрела ему вслед, а потом подняла глаза на темное холодное небо, открывшее вентили и выпускавшее теперь из них маленькие ледяные осколки. Собравшись с духом, она шагнула в непогоду, поспешила к машине и плюхнулась на водительское сиденье. Град усилился, громко ударяя по стальной крыше автомобиля. Прежде чем повернуть ключ зажигания и завести двигатель, Антония некоторое время сидела неподвижно. Надо было высушить запотевшие стекла, и вентилятор работал на полную мощность. Потом она уехала, обогнав Тони, который торопливо шел по тротуару вдоль фасада, засунув руки глубоко в карманы куртки и всем своим видом показывая, как ему плохо.

У Антонии даже мысли не возникло подвезти шефа до его машины.

Его имя произносилось как английская мера длины или как имя американского трубача. Но у его родителей не было английских корней, да и джазом они никогда не увлекались. Они были дипломатами и считали, что важно иметь интернациональное имя. Все Ингмарссоны были дипломатами, поколение за поколением. Всех звали не по-шведски, как, например, Джон, Кэтрин, Сэнди, Тэд, Сэм, Молли. Младшего брата Майлза звали Ян, а своим детям тот дал имена Салли и Джек. Всю семью поразил скандинавский комплекс Кеннеди, в который обязательно входили успех, белый летний домик, яхты, претенциозные косые проборы и носки туфель, а еще удивительная способность ни на миллиметр не открывать дверь в свой внутренний мир для окружающих. Вместо этого их все больше поглощало поверхностное существование, где беседы за коктейлем и другая банальная чепуха составляли основу жизни.

Майлз тоже когда-то был дипломатом, но в том мире он с самого начала не мог найти себе место. Он ничего не понимал в правилах коллективного общения, которые, казалось, другие воспринимали как нечто само собой разумеющееся.

По карьерной лестнице Майлз продвигался в обратную сторону. Начав с вершины, быстро и уверенно спустился вниз. От посольства в Анкаре до Скопье в Македонии, потом Кишинев в Молдавии и, наконец, Хартум в Судане, где он занимал странную должность, суть которой не понимал никто.