Александр Содерберг - Сын за сына

Мужчина сел на стул рядом с убитой Франкой и начал терпеливо ждать. Его звали Коен де Грааф, и ему было двадцать девять лет. Маленький рост и сдавленное лицо явились следствием регулярного употребления алкоголя и героина его матерью во время беременности. Бледность передалась по наследству.

Коен смотрел на лежащего на полу Лотара. Сначала он даже сомневался в существовании мальчика. Все началось со слухов. Ральф Ханке прочесал полмира, пытаясь обнаружить хоть что-то, что могло подтвердить, жив или нет Гектор Гусман. Коен был его ближайшим помощником в этом предприятии. А два месяца назад один из их шпионов сообщил, что нашел свидетельства о существовании возможного внебрачного ребенка Гектора. Слишком хорошая новость, чтобы быть правдой.

Сын Гектора Гусмана…

В квартиру вошли двое, неся по большому деревянному ящику. Они убрали кухню, положили мертвую Франку в один ящик, а Лотара – в другой.

Напоследок Коен осмотрел квартиру. Потом они спустили ящики по лестнице к ожидавшему их микроавтобусу.

Несколько часов спустя после езды по автобану они свернули на пустынную площадку для отдыха. Двое мужчин вытащили ящик с телом Франки Тидеманн, взяли лопаты и пошли в глубь темного леса. Коен отправился в общественный туалет.

Он сел на крышку унитаза. Воняло калом и мочой, на потолке блекло светила лампа. Резиновый жгут вокруг предплечья, шприц подготовлен заранее. Коен нашел вену, вставил иглу и втянул немного крови. Вуаля – и из крови с героином получилась красивая светло-алая смесь. Потом всю эту красоту – в организм. Коен посчитал от двадцати до одного, перед тем как снять жгут. Шприц упал на пол. Когда он дошел до четырех, героин уже неслабо зашел. Коен вышел и направился к микроавтобусу, забрался на водительское место и откинулся на спинку.

Мужчины вернулись, и они уехали.

Огни встречных машин играли беззвучную симфонию, Коен парил над автобаном, направляясь на юг; по его венам текла чудесная музыка.

Стоявшее в зените солнце жарило нестерпимо. Он неподвижно лежал на спине, высоко в раскаленном небе парили ястребы. При дыхании в горле возникал свистящий звук, кожу больно стягивало и жгло солнце.

Йенс повернул голову и увидел бесконечную картину плотного песка, камней, дальнюю гору с мягкими очертаниями на фоне ясного голубого неба. С большим трудом он поднял голову… Повсюду каменистое поле.

Они оставили его здесь – кем бы они ни были – умирать посреди пустыни. Они даже пулю на него пожалели. А он этого хотел? Пулю в голову вместо нынешнего положения? Нет, никогда в жизни. Но вот это все было невыносимо.

Йенс попытался встать, но ничего не вышло, как будто его засасывал зыбучий песок. Он сдался и снова положил голову на раскаленную землю. Температура тела росла. Он закрыл глаза – и провалился в лихорадочные сны, галлюцинации. Потом очнулся и трезвее оценил ситуацию… В этот раз ему крепко досталось.

Возникший страх смерти был жесток и беспощаден. Теперь Йенс мечтал о пуле. Он мучился от того, что лежал здесь, не желая умирать во мраке, лишившись чувств и ощущений. Йенс искал свет, молил о нем. И он пришел, в маленьких дозах, в форме картин и ароматов. Мама с папой, семья, детство. Обрывки, то, что наверняка много значило… аромат английского чая, сон на свежевыглаженной простыне, запах только что скошенной травы… И в середине всего этого теплого возникло лицо Софии Бринкман… Она была близко, он хотел дотронуться до нее… почувствовать ее. Но София исчезла, а вместе с ней все остальное… Остался только Йенс. Один…

Парадокс. Йенс упорно работал, чтобы самому себя обеспечивать, быть независимым от других… Но он не хотел быть независимым, не хотел быть одиноким. Не сейчас.

Наступила ночь, принеся колючий холод. Он впивался в его тело. Йенс замерзнет насмерть, если останется лежать здесь.

Огромным усилием он смог встать и с трудом побрел по пустынной местности. Ночное небо было ясным, над головой Йенса светился Млечный путь. Йенс следовал за ним, дрожал, обхватывал себя руками – и знал, что умрет.

Антония почувствовала, что улыбается. Но улыбалась она не от радости – таков был механизм эмоциональной защиты, который указывал на разочарование.

– Я не понимаю. Это плохая идея…

Томми качался на офисном стуле, скрестив руки на груди.

– Ну, по-другому никак, – сказал он.

– Почему?

– Потому что мы иногда так делаем – перераспределяем работу, меняем обязанности. – Он перестал качаться на стуле. – У тебя четыре расследования убийств, Антония. Слишком много, даже для тебя. Я сниму тебя с одного из них. Ничего странного в этом нет.