Лариса Соболева - Гербарий из преступлений

Фрол читал приговор и не соображал, что вылетает из его уст. Он не помнил, как отдавал приказы, не помнил, как добавил от себя:

– В сердце стрелять! Я проверю.

И не слышал выстрелов. И не видел упавшее тело. Грянули разом три выстрела, зазвенело в ушах, после наступила тишина, будто ничего не случилось. Только когда его кто-то тронул за плечо, он повернул голову. Яков Евсеевич улыбнулся:

– Я, признаться, думал, ты слабак. Правда, малость бледный стал, но ничего, пройдет. Трудно поначалу. Вечерком заходи, отметим твое новое крещение.

Было утро, а впереди… Фрол не смотрел в сторону Огарева, не хотел видеть его у стены. Для него друг и командир вышел в открытую дверь и ушел навсегда, пусть будет так. Он пережил длинный день, выполняя обязанности механически. На попойке пил и не пьянел. Кажется, даже разговаривал, но это был не он. Фрол себя видел как бы со стороны, и это был незнакомый человек. А настоящий, не видимый всеми, метался по углам собственной души и никак не мог найти тайника, где бы спрятаться. Разумом он понимал, что поступил так во благо семьи Огарева, как требовал Георгий Денисович, но душа не принимала бесспорных доводов, душа ныла от боли и вины.

Домой Самойлов пришел поздно и сразу двинул на кухню, где была водка, которой не хватило. Неслышно вошла Лена, Фрол почувствовал ее спиной, наливая в стакан водку. «Как ей, наверно, неуютно у меня», – подумал он, достал из кармана записку и, не поворачиваясь к ней лицом, передал через плечо сложенный листок.

– «Милая, родная моя, – читала она дрожащим голосом, – я ухожу навсегда. Одно беспокоит меня – что причинил тебе страдания, поверь, я этого не хотел. Прости. Фрол тебе будет опорой, верь ему».

Она ушла в свою комнату, уткнувшись в записку и бормоча под нос. Месяц Лена тайком плакала, но ни о чем не расспрашивала. Да и Фрол больше молчал. Груз, который он взвалил на свои плечи, оказался невыносимым. Случалось, он с криком просыпался, Лена прибегала на кухню, и они долго разговаривали, но не о причинах криков, а так, вообще. Потом еще прошел месяц, прошел однообразно, серо, уныло, тягостно, потом еще… Как-то Лена захотела поговорить и решительно начала:

– Поймите, Фрол, мне неловко… Вы нас содержите, это неправильно, нехорошо. У вас должна быть своя жизнь, а мы…

– Елена Егоровна, что вы затеяли? Говорите прямо, – сказал он устало, потирая пальцами уголки глаз у переносицы.

– Нам пора покинуть ваш гостеприимный дом, а мне работать.

– Где вы собираетесь работать? Вас никуда не возьмут.

– Такого быть не может. Как же должны жить те, кто остался без мужей?

– Это никого не интересует. Сотни таких, как вы, умирают от голода, потому что их не берут на работу. Коммунизм обещают в будущем, а пока без денег не прожить. Вы жена… не хочу говорить, кем вы числитесь. Я обещал Георгию Денисовичу, что не оставлю вас, и обещание сдержу, на этом кончим.

– Но я как-то должна…

– Ничего вы не должны. Долг у меня перед вашим мужем и перед вами. Я прихожу домой и знаю, что не один. Мне этого достаточно.

Наверное, не стоило разговаривать с ней столь категоричным тоном, а нужно было попытаться мягко убедить, что у него ей и детям безопасно, что ему они не в тягость, но Фрол не умел много и складно говорить. Ему самому требовалось человеческое участие и тепло, Лена давала то и другое, когда прибегала на кухню после его ночных криков. Она была необходима Фролу, пожалуй, больше, чем он ей, только об этом не расскажешь. И так бы продолжалось бесконечно, если бы однажды Яков Евсеевич не остановил его в коридоре:

– Послушай, Фрол, мне тут надо писать характеристики… Как же тебя характеризовать?

– Не понимаю, – растерялся тот.

– Ты живешь с женой Огарева, а это марает твою честь.

– Вы лично разрешили мне… – напомнил Фрол.

– Правда? Не помню. Да я в общем-то не против, но… не расписанным по советским законам совместно жить… аморально. Пойми.

– Так я расписался с ней.

У начальника вытянулось лицо:

– И она согласилась? Вот бабы… м-м-м! Ну, раз расписан, так и напишем.

Фрол примчался домой и потребовал, чтобы Лена немедленно собиралась.

– Куда?

– Вы должны выйти за меня замуж, – ошарашил ее он. – Срочно. На раздумывания времени нет. Я договорился, нам поставят запись прошлым месяцем. Так надо.

Видно, она догадывалась, как приходилось ему изворачиваться, чтоб уберечь ее и мальчиков от карающих лап, посему не спорила, покорно отправилась за ним. Их тайком расписал пожилой человек, знавший полковника Огарева, нашел место в книге регистрации браков и вписал дату, фамилии, выдал свидетельство. А ночью, когда Фрол готовился ко сну на кухне, вошла Лена, подошла вплотную и сказала: