Томас Хетхе - Дело Арбогаста

Он глубоко вздохнул, прочистил глотку и тихо, чуть ли не шепотом начал:

“Animula vagula blandula,

hospes comesgue corporis,

guale nunc abibis in loca

pallidula rigida nudula

nec ut soles dabus iocos”.

Она поневоле вспомнила о том, как и при каких обстоятельствах совсем недавно прочитала вслух единственное стихотворение Брехта, которое знала наизусть, и краска стыда залила ей щеки. Она стыдилась того, что некий, вполне определенный человек знал, а вернее, познал ее вполне конкретным и невыносимым для нее образом, и заговорила сейчас поэтому далеко не так спокойно, как ей бы того хотелось.

— “Анимула” — это ведь от “анимы”, то есть от “души”?

— Да. Это уменьшительно-ласкательная форма.

— Уменьшительно-ласкательная форма для души?

Он подметил особую, металлически звенящую нотку в ее голосе.

— В чем дело?

— А что такое?

Она замерла, прижавшись к его плечу.

— Хотелось бы мне понять, чего ты боишься.

Она выскользнула из его объятий, повернулась к нему лицом и уставилась на него, словно дожидаясь обвинений или попреков, но его взгляд оставался вопрошающим — и только вопрошающим.

— Да нет, ничего, — сказала она. — Мне грустно и только-то. Грустно, потому что мне скоро возвращаться домой.

Он кивнул, однако не отвел испытущего взгляда. Таким взглядом, случалось, смотрели на нее и другие мужчины. Но никогда еще никто не сумел выпытать у нее того, в чем ей самой не хотелось признаться. И она осознавала, сколь непомерен и необъятен ее страх. Собственно говоря, жаль, подумала она, но все равно я никогда никому не расскажу о том, что со мной случилось. Конечно, он мог бы догадаться и сам. Но нет, он уже сдался, на уме у него уже другое.

— Как тебе кажется, не провести ли нам весь день в постели? Она рассмеялась — и смех ее прозвучал практически непринужденно.

— Конечно же. Но сперва переведи мне стихотворение до конца. “Анимула” это уменьшительно-ласкательная форма для “души”. Так что же это получается — душечка?

— Да. Душечка — это очень удачно. “Мечущаяся, нежная душечка, спутница моего тела, уходишь ты сейчас в мрачные нехорошие места, обнаженная малышка, впредь ты со мной не поиграешь”.

— Это о смерти, — самозабвенно откликнулась Катя.

Ей было понятно то, что она, строго говоря, знала с самого начала: этому не дано прекратиться. Во всяком случае, не дано прекратиться со мной, горько подумала она. Иногда, переворачивая мертвое тело с боку на бок, она готова была поклясться, будто оно еле слышно постанывает. Разумеется, дело не в том, что воздух вырывается при этом из легких. Лицо покойницы, как лицо спящей, а под голову подложен камень. Короткая стрижка. Стоит прикоснуться к холодной коже — и страх пропадает.

— “Nec utsoles dabis iocos”, — произнес он.

— А чьи это стихи?

— Императора Адриана. Сто тридцать восьмой год нашей эры.

— А небеса и тогда уже были пусты.

И вновь в ее голосе, и она сама почувствовала это, прозвучали металлические нотки, но на этот раз он истолкует это по-своему, то есть превратно, и не задаст ей никакого вопроса. И, как знать, может быть, воспоминания когда-нибудь оставят ее.

— Вот именно.

В субботу, ближе к полудню, Фриц Сарразин позвонил в дверь сестры Арбогаста на Лупиненвег — и она узнала его далеко не сразу. Лишь когда он вновь представился, она приветливо предложила ему войти и сразу же повела наверх, на жилой этаж. Когда Сарразин вошел, Ганс Арбогаст в изумлении вскочил с дивана. Они обменялись рукопожатием и постояли молча, не зная, что сказать. Сарразин в конце концов уселся в одно из парных кресел, а Арбогаст вернулся на диван, на котором, кстати, валялась развернутая газета. На журнальном столике стояли кофейник и чашка. Арбогаст был небрит и щеголял в синем тренировочном костюме с незастегнутой молнией на груди. Под расстегнутой курткой на нем была белая нижняя сорочка. И ходил он босиком. Стоило Арбогасту пробормотать, что, мол, сегодня он завтракает позднее всегдашнего, как по лестнице послышались шаги, и Эльке Арбогаст внесла в гостиную еще один прибор.

— Вы ведь выпьете со мной кофейку?

— С удовольствием.

Эльке наполнила писателю чашку и с легким поклоном удалилась, предоставив ему возможность воздать должное ее кулинарному мастерству за глаза. Вновь послышался скрип лестничных ступеней.

— С молоком и с сахаром? — спросил Арбогаст.

— Большое спасибо.

Арбогаст ухмыльнулся.

— Спасибо, да, или спасибо, нет?

— Я пью черный.

На журнальном столике лежали тонкая тетрадь формата А-4, строго говоря, не тетрадь, а брошюра, причем изрядно зачитанная. Сарразин занялся ею, одновременно помешивая горячий кофе. На обложке была изображена величественная голова африканского слона и крупными литерами значилось: “Мастерская по изготовлению изделий из слоновой кости Эрнста Вильгельма Кремера. Каталог товаров, включая бильярдные шары” Сарразин пролистал брошюру: в каталоге были шахматы из слоновой кости, бильярдные шары, сервировочные кольца, мелкая пластика и ложки для обуви.