О. Дорош - Грехи Марии

– Твоя мамка мне все рассказала, – словно прочитав мои мысли голос отчима ворвался в мою голову с самыми больными, самыми гадкими фразами. На короткий миг я решила, что этого не может быть. Он не может знать меня настолько хорошо, чтобы обнаружить мое самое больное место, но мужчина беспощадно продолжал. – Твой папашка тот еще остолоп. Слушай, маленькая принцесса, слушай меня внимательно! Идиотка…

Он еще раз ругнулся. И его голос, оттолкнувшись от темной кромки воды разнесся по всему массиву. Каждая ветка травы, каждый куст, каждая ракушка слышали, как моя мать ненавидит меня, как они с отцом планировали сделать аборт, но ничего не вышло. Даже тут, по его мнению, я успела насолить всем. Его голос разрезал мое сердце словно нож, проникал все глубже и глубже, беспощадно откладываясь в памяти навечно.

Я закусила губу. Мне хотелось крикнуть ему в ответ чтобы проваливал, что я не позволю ему глумиться над моим отцом, но так я выдам свое положение. Я не была уверена точно, что он пойдет за мной в траву, но прошло не мало времени, он мог и подготовиться.

Я решила не рисковать.

– Ты знаешь, что твой папашка был алкашом? Не летчиком, не космонавтом, а алкашом? Ему просто было плевать на тебя. Вы с Давидом – мусор. До того момента, когда твоя мамка забеременела тобой, они жили счастливо. Она, твой папашка и Давид, жили себе дружной семьей, но потом…– он затих, словно предвкушая момент, наслаждаясь моей агонией. – Потом родилась ты. И, как всегда, ты все испортила! Ты была ему не нужна! Он променял тебя на пару бутылок водки. Поэтому твоя мамаша постоянно плачет мне в жилетку о том, что из-за тебя ушел ее любимый Виктор!

Я сидела на коленях, зажимая двумя ладошками рот, чтобы не закричать. По моим обожженным щекам текли слезы. Они лились толстыми ручьями не переставая. Сердце так больно стучало в груди о ребра, стараясь накопить достаточное количество крови для того, чтобы излечить раны. Но их было слишком много. Его слова резали меня изнутри, разбивали на мелкие кусочки, разбивали мое сердце. Раны от крапивы перестали казаться важными на фоне того, что творилось сейчас внутри меня.

Мама никогда не говорила о папе. Я знала, что он поступил не очень хорошо, что-то пошло не так – догадывалась об этом. Но я не хотела знать правду, не таким образом. Не была к этому готова.

– Что же ты молчишь, Мария? – продолжал глумиться он. – Где твой острый язычок? Я бы мог найти ему применение. А знаешь, что самое интересное? Думаю, ты помнишь, что у вас с Давидом разные отчества? Так вот…. они жили долго и счастливо…а потом пришел я.

Он громко рассмеялся и что-то упало. Послышался звон стеклянных бутылок и тихие чертыханья.

– Это ты виновата, Мари, ты всем виновата! Это ты так на меня смотришь! Твои огромные голубые глаза зовут меня к тебе, они умоляют меня… Твоя глупая мать забеременела без моего ведома! – вдруг вырвалось из него, словно он не собирался этого говорить, но не мог сдержать слова. – Ты слишком красива для того, чтобы остаться без внимания мужчины, ты такая милая принцесса, упрямая, такая взрослая…

Его голос стих. Мое тело дрожало от приступов истерики, слезы все так и лились. Было даже приятно чувствовать их прохладу на своих обожженных щеках. Все же я сделала правильно, что сбежала от этого монстра. Буду сидеть здесь пока они с мамой не улетят. Хотя, утром скорее всего смогу проникнуть к Илоне.

Это было похоже на план, и я решила придерживаться его.

В тот вечер я более не услышала его голоса. Не увидела его. Я просидела всю ночь в кустах с крапивой не в силах закрыть глаз. Меня более не нервировало черное озеро или орущая выпь. Нет. Я не спала боясь, что он вернется.

Я боялась его слов и того, на что именно они намекали. Мне не совсем был понятен подтекст, но где-то в глубине сознания уже плавала отдаленная догадка. Думать о ней мне не хотелось.

С первыми лучами рассвета я двинулась, не покидая своего укрытия в сторону Илоненого дома. Мне пришлось несколько минут стучать в темное окно ее спальни. Она тихо приоткрыла мне дверь, и мы просочились в ее комнату, где подруга в течении часа мазала различными мазями мои ожоги. Мы не знали какая мазь подойдет мне, и поэтому попробовали почти каждую. Но даже тогда я не плакала. Мои слезы остались там, в высоких кустах крапивы.

Ближе к обеду за мной пришел заспанный Давид и сказал, что мама с отчимом уехали. На мой вопрос, почему они меня не искали, он посмотрел на меня как-то странно и сказал: