Андрей Терехов - Волк в ее голове. Часть III

– Типа переехал человека на машине – так ему и надо?

В чёрных глазах Дианы не отражается ничего, кроме усталости. Ни мыслей, ни эмоций. В сердцах я больно хлопаю ладонью о стол – стаканчик подпрыгивает, упаковка мармелада валится на бок и выблёвывает поток синих, фиолетовых, оранжевых медведей.

– Тогда и я не отойду от тебя, пока сюда не заявится твой БЫВШИЙ.

– Ты не понимаешь…

– Интересно, че он скажет, – мой голос дрожит, – что его девица забивает ногами священников, и потом…

Диана утыкает свою холодную ладошку мне в губы, так что остаётся только мычать и вдыхать сладкий запах мармелада.

– М-м… п… – Я грубо отталкиваю руку Диану. – Сказал: остаюсь!

– Господи…

Диана швыряет недоеденного медведя в упаковку и обхватывает голову. В черных глазах проступает отчаяние, и я ловлю себя на неуместной сейчас, к Диане, жалости.

Шоссе за окном омывает жёлтый свет фар, и к заправке подъезжает шестая «бэха». Кавалер Дианы?

Я внутренне напрягаюсь.

Пусть он уедет.

Пусть…

Из машины выходят немолодая пара. Мужчина открывает клапан бензобака, женщина прогуливается рядом, поёживается, обхватывает себя руками. Ветер играет её светлыми-светлыми, как у ангела, волосами, и это успокаивает.

– Он будет с минуту на минуту. – Диана подносит голубую медвежью культю ко рту, морщится и кидает останки в упаковку. – Чел, пожалуйста. Пожалуйста, блин, пожалуйста.

– Достала уже. – Я хватаю пластиковый стаканчик, обнаруживаю, что там остался лишь сахар на дне, и с хрустом сминаю. Боль молнией отдаётся в порезанном пальце. – Достала. Не хочешь извиниться перед отцом Николаем – иди в жопу. Со своим «с-минуту-на-минуту»-парнем. С этой сумкой. Идите вы все…

– И моя мама?

Я будто спотыкаюсь об этот вопрос и глупо открываю, закрываю рот.

– Ну-ну, слушаю. – Диана достаёт фиолетового мишку, раздирает пополам своими тонкими пальцами и беззлобно, вяло замахивается.

Мармеладная башка ударяет в мою ключицу и отскакивает на пол. Следом – в подбородок – летит мармеладная задница. Затем зелёный мишка. И ещё красный, и жёлтый, они обрушиваются на меня нелепым ягодным дождём.

Не зная, как на это реагировать, я достаю сумку Вероники Игоревны и нарочито кладу на стол.

Открываю.

На Артура Александровича вытаращивается куча залежалого хлама: наушники, оранжево-зелёный листок «Поморских аптек» с лыбой-доктором и девизом: «Следим за вашим здоровьем с 1995 года», бумажное письмо… ещё один аптечный купон.

И ещё один.

Подняв бровь, я собираю купоны в левой руке: четыре… пять… шесть-семь-восемь. Девять.

Гладкие и мятые, старые и новые, выцветшие и яркие.

«Поморские аптеки». «Скидка 7%».

«Поморские аптеки». «Скидка 9%».

«Поморские аптеки». «Скидка 5%».

– Твоя мама так часто туда ходит?

– А?

Я машу купонами и повторяю:

– Твоя мама часто покупает в «Поморских»?

– Извини, в «жопе» плохо слышно. Гавно звуки глушит.

Секунд тридцать я увязываю продукты жизнедеятельности и мой вопрос.

Типа сарказм?

Типа «получи, фашист, гранату»?

Пока я туплю, Диана забирает купоны и просматривает.

– «Наши адреса», – демонстративно читает она. – «Улица Челюскинцев, 25. Улица Красноармейцев, 19. Первая линия, 67. Улица Луговая, 16а. Пятая линия, 43. Шестая линия, 96». По-твоему, мама просрала все наши деньги, так что нас коллекторы чуть не подожгли, но аптеку выбирала подальше, – Диана трясёт купонами, – и ПОДЕШЕВЛЕ?

Я не отвечаю. Да, среди адресов нет ничего близкого к дому Фролковых или к гимназии, но откуда-то эти бумажки взялись?

В таком, блин, количестве?

Колокольчик двери звенит, и заправка наполняется промозглым холодным воздухом. У обочины, рядом с «бэхой», припарковался темно-синий седан – двухдверный, с клиновидным корпусом.

Дверца со стороны водителя приоткрыта, в салоне горит свет. Хозяина не видно.

– Жень… – глухо говорит Диана кому-то. Она швыряет купоны в сумку и быстро идёт к выходу. Меня прошибает пот, и в солнечном сплетении проползает что-то холодное, склизкое.

Её парень

Не хочу его видеть. Не хочу.

– Жень, не заходи! – повторяет, как сомнамбула, Диана. – Погнали сразу…

Как же всё не вовремя.

Как же не вовремя вся эта жизнь.

Когда я неохотно, через силу, через тошноту поворачиваюсь, Диана уже висит на мужике у входа и утягивает его наружу. Именно мужике: судя по одежде и телосложению, ему отстучало лет тридцать-сорок. Лица не видно, потому что Диана как анаконда обвилась вокруг своего бывшего. Затем мелькает борода, глаза, и я глупо хихикаю.