Виктор Татаринов - Без права на ошибку

— Здравствуйте, Маша! — ответил Иероним.

— Проходите, пожалуйста…

— Нет уж, сначала проходите вы, в такой мороз без пальто…

Они вошли в дом.

— Раздевайтесь, Иван Александрович, сейчас я самовар поставлю, попьете горячего чая. Когда из магазина вернется маменька с прислугой, приготовит что-нибудь посытнее. К тому времени и батюшка пожалует.

— Спасибо, Маша. С владыкой Егорием я уже повидался. Зашел сюда к вам, чтобы переодеться и снова в путь. Неотложные дела требуют.

Иероним заметил, что девушка огорчилась его скорому уходу.

— Самовар я все же поставлю, — сказала Маша. — Не возражайте! Вам необходимо согреться. — И она ушла на кухню.

Иероним в отведенной ему комнате стал торопливо переодеваться. Из егорьевских подарков оставил только валенки, шарф и рукавицы, извлек потрепанную шинель с видавшей виды шапкой.

Руки делали свое привычное дело, а мысли его неотступно теснились вокруг Маши, сменяли одна другую, вступали в спор… Душевная теплота, неподдельная искренность, весь облик девушки никак не вязался с образом ее отца-епископа, явного врага Советской власти. Маша совсем не похожа на своих родителей. Ведь не всегда яблоко падает недалеко от яблони. К тому же, она долго жила в Москве у тетушки… Но вправе ли он делать выводы из первых, еще не проверенных впечатлений о ней? Не надо спешить с оценками малознакомых людей… Однако он почти уверен, что хорошо понимает ее… Эх, куда его заносит! Должно быть, за много лет военной службы истосковалось солдатское сердце по простым житейским радостям… Иероним даже потряс головой, чтобы вытряхнуть волнующие его мысли и вернуться к действительности.

От чаепития он решил отказаться, побоялся, что в разговоре за столом не сможет справиться со своими чувствами и признается Маше… Да и время торопило.

Когда хозяйка вернулась из кухни, он извинился и сказал, что очень спешит.

Маша посмотрела на него, не скрывая огорчения. От недавнего оживления у ней не осталось и следа.

— Вы возвращаетесь в Москву, Иван Александрович? — спросила она, упавшим голосом. — И больше не вернетесь?

Иероним понял, вернее почувствовал, как одиноко Маше в этом доме, с какой радостью она уехала бы с ним в Москву, в привычный круг своих подруг и знакомых. А здесь все чужое. Это обрадовало его.

— Нет, Мария Егоровна, я должен побывать еще в нескольких соседних приходах. А потом снова в Ижевск… И я бы хотел… Если бы вы… Ну, в общем… мне бы хотелось… снова послушать музыку… поговорить с вами… Мне надо сказать вам о многом…

— Я буду ждать вас… — вырвалось у Маши, и она смутилась. — Нам надо обязательно встретиться, Иван Александрович.

— Обязательно надо! — взволнованно повторил Иероним и тут же тяжело вздохнул: — Только нескоро это, Маша. Дела… Разве где-то ближе к рождеству удастся… Но оно уже не за горами…

Вот это новость так новость! У Ростовского другой помощник, новая «правая рука» по кличке Змей… И ростом, и массивностью в плечах под стать хозяину. Недавно сбежавший из заключения, он был почти двойник Ростовского: такие же моржовые усы, тельняшка, волосатая грудь, даже одинаковая татуировка на правой кисти: сердце, пронзенное стрелой. Только у Змея было еще письменное добавление — «не забуду мать родную». Как и моряк, Змей курил большую трубку, тяжело отдуваясь после каждой затяжки. Курчавый получил отставку. Его в доме не оказалось. Не было и Гирыша.

— Где же твой любимый телохранитель? — спросил Студент, когда они остались в комнате одни с атаманом.

— Любимый, говоришь? — Ростовский прокуренным желтым пальцем поковырялся в трубке. — Ну, это ты уж через край хватил. На любовь я плюю, любовь — чувство, чуждое анархии. Чего лыбишься? Все старое простить не можешь? Ему, конечно, не мне же! Вот уж воистину — нашла коса на камень.

— А с чего бы еще прощать, когда он спит и в гробу меня видит.

— Он, ясное дело, не ангел и даже не праведник, — миролюбиво согласился Ростовский. — Со временем остынет, перемелется — мука будет. — И помолчав, добавил:

— Что верно, то верно: у него с перепою ум за разум заходит, в таких случаях от него всего можно ожидать.

— Вот то-то и оно. Ладно, хватит о дерьме толковать. Мальчонка куда запропастился?

— Не спеши, не спеши, браток. Все расскажу заподряд. Только хочется мне страсть как уразуметь, чего тебе этот сопляк дался? Слух прошел, будто у него отец из большевистских подпевал, председателем комбеда был.