Дмитрий Захаров - День Всех Святых

Процедура получения разрешения на вход в больницу была несложной. Ермаков позвонил по местному телефону, представился. Через семь минут ожидания к нему вышел полный запыхавшийся мужчина в осенней спортивной куртке поверх голубого врачебного халата.

– Михаил Наумович, – влажные, пухлые пальцы вежливо сжали руку капитана. – Я главврач «двадцатки». Двадцатого отделения, – пояснил он, спохватившись.

Его темные глаза настороженно смотрели на представителя власти, на розовом лбу и щеках выступили капли пота. Врач вынул одноразовый платочек, приложил к лысине, виновато улыбнулся.

– Если бы вы позвонили заранее, товарищ капитан, я бы выписал вам разрешение на въезд.

Там, – последовал взмах руки в сторону ворот, – бывает трудно найти парковочное место. Он был немного похож на Чичикова, каким его изображали иллюстраторы к бессмертной поэме Гоголя. Такой же круглый, упитанный, с хорошим цветом лица.

– Все в порядке, – сказал Ермаков. – Я припарковался.

– Отлично! – обрадовался доктор. – Прошу вас.

Он посторонился, сидящий за окошком охранник нажал кнопку, с тихим гудением отомкнулся замок. Просто! – решил Ермаков. Первый этап для побега не представляет сложности. Охранник – представитель ЧОПа, кобура на ремне висит скорее для устрашения.

Михаил Наумович семенил по улице, подстраиваясь под размашистый шаг высокого спутника. Он говорил не умолкая:

– Никто не ожидал такого! Понимаете? Я здесь работаю тринадцать лет… Несчастливое число, понимаете? Приметы… Я не верю в приметы, хотя, как уж тут не поверишь! В вашей практике уже было нечто подобное, товарищ капитан?

– Григорий Викторович, – улыбнулся Ермаков. – Можете обращаться по имени.

– Согласен, – кивнул говорливый доктор. – Так даже лучше. Не столь официально, понимаете?

Они остановились возле входной двери, с черным глазком камеры над козырьком. Михаил Наумович нажал поочередно три цифры на панели – 754. Внутри что-то загудело, камера ожила, моргнула и погасла красная лампочка.

– Это служебный вход! – сообщил доктор. – Больных мы водим по специальному коридору. Там все формальности соблюдены, будьте уверены!

– А про эту калитку ваши пациенты не знают? – усмехнулся Ермаков.

Доктор обиженно заморгал, словно собираясь заплакать. У него были густые, черные ресницы, как у девочки.

– У нас ведь не полицейское учреждение!

Дверь распахнулась, мужчины вошли вовнутрь. Очень просто, решил капитан. Словно прочтя его мысли, Михаил Наумович возразил:

– Трудных больных мы держим в специальном блоке, понимаете? Два ряда решеток и надежная сигнализация!

– Из Крестов тоже случались побеги…

– Вот именно! – воскликнул ободренный поддержкой психиатр.

Они прошли по длинному коридору, мимо дверей с табличками, указывающими фамилии врачей и их специализацию. Стены были выкрашены в приятный фиалковый цвет, доктор радостно сообщил:

– Этим летом мы сделали хороший ремонт. Сейчас государство неплохо субсидирует медицину.

Он остановился перед темной дверью. На табличке значились фамилия и инициалы заведующего отделением: «Сайкин М. Н.».

Доктор погремел связкой ключей, нашел нужный, отомкнул замок.

– Прошу вас…

Это был обычный кабинет врача, обставленный стандартной мебелью. Черный стол был расположен тылом к окну, так что сидящий за ним врач как бы оставался в тени, тогда как лицо пациента оставалось на свету. На столе – компьютер и обычный набор оргтехники. Принадлежность к врачебной специфике демонстрировал аппарат для измерения давления со стетоскопом, сложенные в аккуратную стопку бланки с печатью медицинского учреждения, пара типовых плакатов на стене с красочно описанными симптомами вирусов гриппа и грозящими заболевшему страдальцу осложнениями. На столе заведующего отделением имелась черно-белая фотография Зигмунда Фрейда, в рамке, и яркая подпись под ней:

«Если вам кажется, что вы – невротик, прежде убедитесь, что вы не окружены идиотами!»

Очевидно, врач был не лишен чувства юмора. Но поразила воображение капитана большая картина, висящая между грамотой в стеклянной рамочке и канцелярским шкафом.

– Впечатляет? – заулыбался доктор. Он снял куртку, повесил ее на стоящую в углу вешалку и стал похож на самого обычного врача. – Кофе хотите, Григорий Викторович?

Ермаков отрицательно покачал головой. Он, не отрываясь, смотрел на большой холст. Художник изобразил голову горгоны Медузы. Переплетенные волосы-змеи открывали зубастые пасти, желтые раздвоенные язычки жадно искали жертву. Лицо мифологического персонажа было удивительно красиво. Высокие скулы, тонкий нос, гневливо изогнутые пурпурные губы, промеж них блестела полоска жемчужных зубов. Было в этом лице что-то магически притягательное, желанное и жуткое. Но особенное впечатление производили глаза. Известный прием итальянских живописцев эпохи Возрождения, благодаря которому глаза человека, изображенного на портрете, следовали за зрителем, был освоен безвестным художником в полной мере. Взгляд горгоны Медузы, согласно древнегреческому мифу, обращал в камень все живое. Горгона была убита Персеем, воспользовавшимся для схватки крылатыми сандалиями и медным шитом Афины, благодаря которому он смог видеть отражение Медузы. На картине, висящей в кабинете психиатра, глаза горгоны забирались в душу, пробуждая темные инстинкты, сокрытые обычно на дне подсознания.