Дмитрий Захаров - День Всех Святых

– Например!

– У меня был пациент, который убил свою мать и бабушку. Матери он перерезал горло, а бабушку задушил подушкой. Он объяснил свои действия просто: родственники не дали денег на дозу наркотика.

– Сама ответила! – воскликнул Сергей. – Причина – деньги!

– Глупость! – поморщилась Жанна. – Тот факт, что мать не дала ему пятьсот рублей на дозу, вообще ни о чем не говорит! Он признался, что убил бы их в любом случае. Это пример парадоксального преступления, когда человек отлично знал, что ему грозит за двойное убийство…

Самолет упруго ударился шасси о взлетную полосу, немногочисленные пассажиры привычно зааплодировали. Сергей отстегнул ремень безопасности.

– Не могу понять, к чему ты клонишь!

Жанна очень внимательно посмотрела ему в глаза.

– Если отмести все рациональные объяснения совершенного преступления, остается только одно.

– И какое же?

– Дьявол! – коротко ответила женщина.

– А-а-а… – недоверчиво протянул Авдеев.

– Зря смеешься. Победа дьявола состоит в том, что он убедил людей, будто его не существует.

– Круто сказано!

– Это не моя мысль. Так вот, все парадоксальные преступления совершаются с холодным сердцем. Об этом говорила цыганка. Когда того парня обследовали на предмет вменяемости, его пульс не превышал восемьдесят ударов в минуту.

Авиалайнер остановился, пассажиры сидели, ожидая, пока подъедет трап. Окна иллюминаторов залепила мокрая взвесь снега с дождем. Сергей поднялся, достал походную сумку из багажника.

– А сколько дали тому наркоту? – спросил он.

– Его признали невменяемым…

Авдеев машинально набрал номер Ермакова, его ожидал приятный сюрприз. Вместо дежурной фразы провайдера в динамике пошли длинные гудки, сменившиеся стандартной фразой автоответчика. Подъехал трап, люди цепочкой потянулись к выходу.

Осязание пришло одновременно с пробуждением. Сон спадал прядями, обнажая реальность. Боль концентрировалась в темени, двумя сантиметрами ниже младенческого родничка, который закрывается через год после рождения. Уязвимое место. Вслед за ощущением боли включился слух. В уши вливалась однообразная мелодия. Пела женщина. Песня была без слов. Долгую ноту сменяла другая, на октаву выше, затем третья, длинная и тягучая. Если бы не живость человеческого голоса, выводящего фантастическую песню, можно было предположить тревожный звук сирены. Голую спину и ягодицы холодила твердая поверхность, чувствительность кожи восстанавливалась одновременно с сознанием, кожу покрыли острые мурашки. Царящая вокруг глухая мгла имела прозаическое объяснение. Ее глаза покрывала плотная повязка. Семьдесят процентов информации человек усваивает благодаря зрению. Марина потрясла затекшую руку, протянула ее к лицу. Пение тотчас стихло.

– Нельзя! – послышался испуганный крик.

Кричали сзади и чуть сбоку. Коснувшаяся было повязки рука замерла неподвижно.

– Нельзя-я-я-я… – голос звучал почти умоляюще.

Марина послушно вернула руку на прежнее место. Сердце забилось часто, во рту пересохло.

– Я… Я хочу пить… – прошептала девушка. Послышались шлепки босых ног, журчание наливаемой воды, и спустя мгновение воспаленных губ коснулся холодный край посудины. Вода была сладковатой, с оттенком фармацевтического привкуса. Марина выпила все до дна, сдержав приступ тошноты. На лбу выступила испарина. Она протянула руку, желая вытереть пот, но ее руку бережно, но твердо ответили в сторону.

– Нельзя… – теперь уже ласково, как несмышленому ребенку сказала женщина.

От нее исходил странный запах. Пот, мускус и еще что-то терпкое, с примесью расплавленного воска.

– Я в больнице? – тихо спросила Марина. – Я помню… Я попала в аварию.

Женщина опять запела свою странную песню без слов.

– Кто вы?

Вероятно, в воде был наркотик. У нее начали путаться мысли, заплетался язык.

– Do you have to tell me what this is about? [8] Ты должна мне сказать, в чем дело? (англ.). – прошептала Марина.

Сознание мутилось. Она решила, что находится в Лондоне, а там положено говорить на английском языке! Сейчас придет мама, угрожающе поднимет свой указующий перст и скажет саркастично и немного угрожающе, как это умеет говорить только она одна: «I warned you! You can't go to Russia!» [9] Я предупреждала! Ты не можешь ехать в Россию (англ.). Мать любила переходить на английский язык, даже когда оставалась наедине с дочерью. Это было глупо и немного противно, – женщина так и не освоила чужую речь в достаточной степени, чтобы ее принимали за свою, а вот Марина в первые дни по возвращении в Питер чувствовала себя неуютно. Особенно трудно ей давался жаргон.