Татьяна Бочарова - Генетическая ошибка [litres]

– Ну уж и скажете тоже, – хмыкнула Нонна, но ей было приятно. – Женаты? – спросила она его. Он кивнул. – И детишки есть?

– Двое. Дочка и сын. Дочь в институте учится, сын еще школьник.

– Как у вас с женой?

Максим усмехнулся:

– Анна отличная супруга. Она прошла со мной все круги ада. Никогда не пожаловалась на усталость, ни в чем меня не упрекнула.

– Молодец какая, – похвалила Нонна.

– Конечно, молодец. Герой. – Максим тяжело вздохнул и замолчал.

– Может, чаю еще? – тихо предложила Нонна.

– Давайте чаю. – Максим посмотрел на нее, в глазах его была тоска. – Нонна… можно я без отчества?

Она поспешно кивнула.

– Нонночка, если бы вы знали, как мы устали. Как я устал. Меня все равно не станет – год, другой, даже третий, и конец. Медицина сейчас творит чудеса, капельницы и лекарства позволят мне немного дольше продержаться на плаву, но и они бессильны.

– Не надо думать об этом, – постаралась утешить его Нонна.

– О чем об этом? – Максим вдруг искренне рассмеялся. – О смерти? Вы думаете, я боюсь смерти? О нет, смею вас заверить. Смерть в моем случае – облегчение, конец многолетним мукам. Меня страшит другое. Аня и дети. За эти годы я высосал из семейной копилки все сбережения. Мы банкроты. У нас нет ничего – ни нормального жилья, ни дачи, ни приличного автомобиля. Счета в банке тоже нет. Что останется им, когда я умру? Дочка уже сейчас вынуждена работать официанткой в мерзкой забегаловке, где к ней пристают директор и посетители кавказской национальности. Я не могу ее защитить, я, отец, каждый день вижу, как она плачет, тихо, тайком, спрятавшись в своем уголке. У нее нет красивой одежды, маникюр она делает себе сама, волосы тоже укладывает сама. Ее сверстницы ездят на курорты и сидят в кафе, а она ночами пишет курсовые им за гроши. Сына в школе гнобят за отсутствие модного смартфона. Аня… она превратилась в старуху. А ей только 45! Она должна быть ягодкой, а выглядит как печеная груша. И в этом виноват я. Пройдет время, и они вспомнят обо мне. Вспомнят недобрым словом. Как человека, который не смог поднять свою семью.

– Глупости вы говорите, Максим, – твердо проговорила Нонна. – Они будут вспоминать вас с теплотой и любовью. При чем тут деньги и обеспечение?

– Нонночка, деньги важны в этом мире. Поверьте мне, я представитель романтической профессии. Когда-то скрипки пели в моих руках, я считал, что это настоящее счастье – создавать чудо, способное заставить людей плакать и смеяться. Но мне платили за это деньги. Большие деньги. Я не знал, что такое нужда. А когда узнал, понял, что романтика романтикой, но кушать хочется ежедневно. Эх, Нонна, не повезло мне. У меня весь род такой, невезучий.

– Как это? – удивилась Нонна.

– Вот так. Дед крепко выпивал и однажды пьяный замерз насмерть в ста метрах от своего дома. Мать мучилась с молодости гипертонией и умерла от инсульта, не дожив до сорока. Отец… нет, отец жив. Но мы с ним всю жизнь не общаемся.

– Почему?

– Когда мать умерла, он был сам не свой. Пить не пил, но чудил сильно. Лихачил, гонял на большой скорости на своем «жигуленке». Как-то сбил насмерть пешехода. Его, разумеется, посадили. В тюрьме он сошелся с бывалыми зэками, и пошло-поехало. Только он освободился, тут же сел за какое-то другое преступление, то ли воровство, то ли мелкий грабеж. Мы с братом его не видели. Нас растила тетка, суровая дама, ласкового слова лишнего не скажет. Такая вот история с географией… – Максим взглянул на Нонну вопросительно, мол, как ей понравился его рассказ о семье.

Но Нонна его не слышала. У нее в ушах звучала одна фраза: «Сбил пешехода насмерть. Его посадили». Она представила себе Марину за рулем ее новенького автомобиля. Вечно крутится-вертится, любуется на себя в зеркало, то губки подкрасит, то волосы подправит. И стрекочет по телефону, как сорока. Что, если…

Ее прошиб пот. Стало так душно, что закружилась голова.

– С вами все в порядке? – Максим глядел на нее с тревогой. – Вы очень покраснели. Не давление ли?

– Оно самое, – пропыхтела сквозь зубы Нонна. – Нам пора идти, а то сейчас корпус закроют.

– Да-да, конечно, – спохватился Гальперин. – Простите ради бога. Мне так хорошо тут с вами сидеть. Я давно не чувствовал себя так спокойно и комфортно. Дома Аня все больше молчит, конечно, ей не до разговоров, она чуть живая после двух работ приходит, а еще готовка, уборка, стирка и так далее. А с вами, Нонна, я себя хоть немного человеком почувствовал.

Они закрыли подсобку и вышли на улицу. Темнело, один за другим зажигались фонари. Гальперин с наслаждением вдохнул влажный весенний воздух и тут же зашелся сухим надсадным кашлем. Нонна с испугом смотрела, как он содрогается, складываясь пополам. На лбу у него вспухла синяя вена, губы стали черными. Наконец он откашлялся и обессиленный прислонился к плечу Нонны.