Джессика Гудман - Они хотят быть как мы [litres]

Рейчел незаметно для всех сжимает его руку под столом, и я не могу не думать о Джареде и о том, что сделала бы для него то же самое, чего бы это ни стоило, пусть даже он ненавидит меня сейчас. Как можно предать родную кровь?

– Так что же все это значит? – спрашиваю я.

– Там был кто-то еще, – говорит Грэм. – Кто-то повесил убийство на меня. Три года я считал себя чудовищем, но… на самом деле ни в чем не виноват. Это был не я.

Его слова просачиваются в мой мозг и начинают бешено вращаться по кругу. Я не успеваю ухватить смысл.

– Но кто? – спрашиваю я. Это единственная недостающая деталь. Кто еще мог решиться на убийство Шайлы? И почему?

Грэм глубоко вздыхает и закрывает глаза.

– Есть еще кое-что. О чем я никому не рассказывал. Даже тебе, Рейч. – Рейчел вскидывает брови и подается вперед. – Перед посвящением я узнал, что она мне изменяет.

– Нет, – машинально отвечаю я. Это просто невозможно. Она ни за что не стала бы скрывать от меня такое.

– Это правда, – настаивает он. – Последние несколько недель она вела себя странно, избегала меня, придумывала отговорки, лишь бы не встречаться со мной. То у нее репетиция мюзикла. То подготовка к тестам по английскому или консультация у Бомонта. В общем, всегда находилась причина.

Неужели она действительно так изменилась в последнее время? Я бы так не сказала, разве что в ней появилась некоторая отчужденность. Но я списывала это на нервное перенапряжение из-за предстоящего посвящения и исполнения главной роли в весеннем мюзикле. В тот год они ставили «Богему», и ее утвердили на роль Мими. Конечно, она психовала. И, разумеется, выкладывалась на все сто, горланя арию со свечой не хуже Розарио Доусон. Но Шайла, как мне казалось, вроде бы успокоилась после успешной премьеры? Или я ошибалась?

Никки тогда работала над костюмами. Безжалостно драла прозрачные колготки по сто долларов за пару, шила кожаные микрошорты, идеально подгоняя их под фигуру Шайлы. Адам перекраивал сценарий, чтобы придать постановке более благопристойный, «семейный» характер.

– Они заставляют меня кастрировать сюжет, – пожаловался он, когда однажды воскресным утром мы все собрались у Дианы.

– Только послушайте этого Шекспира, – фыркнула Никки.

Шайла и Никки захихикали над этой шуткой, понятной только им двоим и явно состряпанной за кулисами.

Грэм и Рейчел тоже были с нами, и они засмеялись вместе со мной, как будто мы входили в круг посвященных и знали их тайный язык.

Я виделась с Шайлой все это время до посвящения. Иначе и быть не могло. Конечно, она устала от роли Мими. И много внимания уделяла Грэму. Но… может, и нет. Возможно, она занималась чем-то другим. Или кем-то другим.

– Я забыл дома свой телефон во время весенних промежуточных экзаменов, – продолжает Грэм, – а мне нужен был справочник по геометрии. Она разрешила мне воспользоваться ее смартфоном, и, черт возьми, я знал, что не должен был этого делать, но, когда она отлучилась в туалет, не удержался и пролистал ее переписку. Там были сотни сообщений, которыми она обменивалась с каким-то чуваком, обсуждая все, чем они занимались за моей спиной. – Он закрывает глаза. – Я до сих пор помню одно из них наизусть. Грэм никогда не узнает . – Его ресницы трепещут, и он постукивает костяшками пальцев по столу. – Надо же, так шифровались, а я все-таки узнал.

– И кто же он? – спрашиваю я.

– Понятия не имею. Номер мне незнаком. Он даже с кодом не нашего региона. Наверное, одноразовый телефон.

– Ты поговорил с ней об этом?

Грэм отрицательно качает головой.

– Я все ждал подходящего момента. Но потом…

Рейчел обрывает его.

– Никто не должен знать об этом.

– Почему? – недоумеваю я.

– Это мотив, – объясняет Рейчел.

Грэм кивает.

– Это еще один аргумент против меня. Ревнивый бойфренд убивает свою девушку, когда узнает, что она крутит с другим у него за спиной? Старо как мир.

Я фыркаю, потому что он прав. Но действительно ли Шайла обманывала его? От этой мысли становится не по себе, и внезапно меня бросает в жар, прошибает пот и немного тошнит.

– Где здесь туалет? – Я вскакиваю из-за стола.

Рейчел показывает в дальний угол комнаты. Закрывая за собой дверь кабинки, я сажусь на холодный керамический унитаз и прокручиваю в голове слова Грэма, пытаясь понять смысл всего, что он сказал. После таких признаний он должен бы испытывать облегчение. Но по внешнему виду Грэма этого не скажешь. Он похож на оболочку когда-то хорошо знакомого мне человека, на окаменелость времен моей прежней жизни. Я задаюсь вопросом, не прячется ли в этой раковине социопат, равнодушный к причиненной им боли, ищущий выход из этого уютного убежища, изголодавшийся по манипуляции, изнывающий от скуки.