Татьяна Бочарова - Семейная идиллия [litres]

Даша потянула на себя ручку. Тяжелая дверь довольно легко поддалась. Даша очутилась в тесном и ледяном предбаннике. Вокруг было так темно, что она скорее угадала, чем разглядела очертания другой двери, ведущей в комнаты. Даша распахнула ее и боязливо переступила высокий порог.

В темноте поблескивало окно. Через него в комнату проникал слабый свет с улицы.

– Мам! – тихонько позвала Даша, стараясь отыскать в комнате следы пребывания человека. Но вокруг было пусто. – Мама! Ты тут? Это я, Даша.

Тишина. Конечно, противный старикан все выдумал. Это было ясно с самого начала. Зачем нормальному человеку лезть в эту дыру? Даша почувствовала, как стынут ноги. Похоже, здесь еще холодней, чем на улице. Оледеневшие старые бревна высасывают последнее тепло из тела. Надо уходить. Искать гостиницу, звонить Соне. А уже утром разбираться, что случилось с матерью.

Даша, отчего-то на цыпочках, пошла к двери. Внезапно нога ее за что-то зацепилась, и она грохнулась на ледяной пол, больно ударившись коленками.

– Черт! – выругалась Даша и попыталась подняться, опираясь о скользкие доски.

Рука ее сначала выпачкалась в пыли, а затем нащупала что-то холодное и твердое. Гладкий предмет выступал из пола, торча наружу. Даша вытащила телефон и посветила перед собой. Ручка. Это была металлическая ручка в половицах. Погреб?

Прежде чем Даша успела подумать, пальцы ее уже рванули ручку на себя. Пол угрожающе заскрипел. Несколько досок, сбитых между собой, отъехали в сторону, обнажив черный люк. Даша со страхом глянула в зияющую дыру. Внезапно ей почудилось, что она слышит какой-то слабый звук. Стон. Или вздох.

– Мама!! Ты тут?

Даша принялась ощупывать края люка. Должна быть лестница! Непременно. Вот она!

Звук повторился. Он был едва уловим, но все-таки вполне реален.

– Мамочка! Что с тобой? Я иду! Иду!!

Даша зажгла фонарь в телефоне и ступила на шаткие перекладины. Ей казалось, она спускается в преисподнюю. Шаг, еще шаг. Вокруг непроглядный мрак, и лишь узкая ленточка фонарика пляшет, прыгает, вьется, словно в причудливом танце, скользя по темным стенам.

Наконец Дашины ноги почувствовали под собой опору. Она отпустила грязные занозистые доски и обвела фонарем пространство вокруг, пытаясь понять, откуда слышится стон.

В дальнем углу громоздилось что-то темное и неровное, похожее на груду какого-то тряпья. Даша медленно двинулась туда. Снова стон, уже едва слышный. Даша дрожащей рукой направила фонарик прямо перед собой и увидела Альберта. Тот сидел на полу, неловко подвернув под себя ногу, одна рука была протянута вперед, словно он пытался ухватиться за что-то невидимое, другую крепко охватывала за запястье увесистая металлическая цепь. Второй ее конец был пристегнут к железному кольцу в бетонном полу. Глаза Альберта были широко раскрыты, и в них застыло такое страдание, что у Даши кровь заледенела в жилах. Мертв?? Конечно, мертв. Весь белый, в лице ни кровинки. Оно точно вылеплено из снега.

Даша замерла на месте, боясь повернуть голову. И все-таки она должна поднять руку с фонарем и направить его чуть в сторону. Совсем чуть-чуть, правее…

– Мама!!!..

Даша кинулась к матери. Та полулежала на полу, рядом с Альбертом. Лицо такое же белое, как у него, а вокруг все красное, точно разлили ведро клюквенного киселя. Красное желе на руках, на пальто, на бетонных плитах.

– Господи, мама!!! Что это???

Стон. Почему она не открывает глаза? Мама, открой глаза. Пожалуйста, открой! Посмотри на меня! Я твоя дочка, твоя маленькая девочка. Мама, не уходи! Прошу тебя, не уходи!!!

– Мама!!..

Даша трясла мать за плечи. Красное желе распалось на кусочки и брызгало ей в лицо. Она не обращала внимания, только вытиралась рукавом, трясла безвольное, тряпичное тело и бормотала уже тихо, почти беззвучно:

– Мама! Мамочка! Очнись, мамочка! Пожалуйста! Поговори со мной!

Тишина. Нет больше стонов. Ничего нет. Только кровавое желе на полу, на стенах, на сердце… Везде…

Даша почувствовала, как меркнет сознание. Последней мыслью было: «И я. Я тоже. Замерзну здесь, рядом с ними. Бедная Катя. Бедная Соня. И… и где Ярик…»

Ей было тепло. Так, словно она лежала под пуховым одеялом. Не хотелось просыпаться, открывать глаза. Она чувствовала, что если откроет их – тепло и безопасность тут же исчезнут, станет плохо, очень плохо, так плохо, что и словами не описать. Где-то рядом были и мать, и Ярик, и Альберт. Она слышала их, чувствовала их дыхание, спокойное и ровное, до нее даже долетали отдельные слова и целые фразы.