Марина Скрябина: Умереть – это не страшно

О том, что я — шлюха, я узнала от собственной мамы еще в тринадцать лет, когда пришла из школы в семь часов вечера. Это всего лишь на час позже назначенного времени, но мать орала, что я — шлюха, отняла у меня хорошую одежду и обвинила в том, что я пила пивко, хотя я еще не знала, что пивко можно с кем-то пить на улице.

Мы и в «бутылочку» играли с друзьями, осторожничая, целуя друг друга целомудренно в щечку, даже когда точно знали, что родители нас не видят. Иногда после уроков мы собирались у нашего одноклассника Ромки, чтобы послушать музыку, пообщаться и потанцевать. Только у Ромки из всех нас была хорошая аппаратура и классные аудиокассеты.

Я — мама непутевой девочки Алисы. Листая скрюченные, как в припадке, страницы общей тетради-дневника, постоянно ищу себе оправдания, вспоминая все то, о чем читаю, только находясь по другую сторону баррикад. Откровения моей дочери были страшными. Кое-что я знала наверняка, кое о чем догадывалась и раньше, но…

Менее страшными они не становились…

Моя дочь родилась в олимпийский 1980-й год. Я хотела назвать ее Олимпиадой, Липочкой по-домашнему. На мой взгляд — очень мило и оригинально, но родственники со стороны мужа возроптали. Пришлось экстренно выискивать другое имя. И дочь стала Алисой, как главная героиня Льюиса Кэрролла. Говорят, что имя определяет жизнь. Может, если бы я ее назвала по-другому, судьба моей дочери не была бы столь трагичной? И она не искала бы сказку там, где ее не могло быть по определению. Или название всему этому кошмару — перестройка?

Перестройка… Непростое время, когда целое поколение подростков оказалось не только не у дел, но, как выяснилось много лет спустя, попало под действие антирусской или антироссийской доктрины извне, направленной на развал и уничтожение сильного государства. И дети перестройки вовсе не виноваты в том, что наркотики стали их стилем и смыслом жизни. Они — потерянное поколение, появление которого будет аукаться и столетие спустя, как последствия Великой Отечественной войны, выкосившей миллионы трудоспособного населения. Перестройка оказалась не менее разрушительна, чем война.

Эти события могли происходить в любом городе бывшего Советского Союза, но речь пойдет о Подмосковье, где за бандитское лидерство в глубокое доперестроечное время сражались Люберцы и Долгопрудный, Раменское и Солнцево, Коломна и другие, не менее известные на слуху, города. Криминогенная обстановка зашкаливала за все возможные пределы. Стенка на стенку бились разделенные чьей-то безжалостной рукой городские кланы.

Помнится, лет в двенадцать я шла из школы, когда на соседней улице заборный штакетник в один момент разлетелся на колья и превратился в «оружие пролетариата» за неимением под рукой булыжной мостовой. Поле боя оглашали дикие выкрики нападавших и обороняющихся. Вы можете удивиться, но матерных слов я тогда не знала, поэтому для меня выкрики дерущихся были просто какофонией звуков. А я сама, испугавшись до смерти, забилась в угол хлипкого сарайчика, поскольку в то время мы с семьей жили в собственном деревянном доме, расположенном хоть и в центре города, но среди ему подобных. Многоэтажки еще не успели захватить частный сектор. Так вот, спряталась я в сарайчике, чтобы переждать побоище, и долго потом не могла выйти, опасаясь нарваться на кого-то из оголтелых бойцов.

Желтой прессы в социалистическом государстве в принципе не существовало, а разборки будущих перестроечных братков и рэкетиров замалчивались, насколько возможно, погребенные среди милицейской нетленки.

Когда город поделился на группы и кланы? Неизвестно. Мой папа рассказывал, что в конце пятидесятых такого не существовало. Могли, конечно, ребята подраться из-за девушки, кому-то наподдать, и ножичком подрезать могли, но это были обычные мужские разборки, безо всякой примеси уголовщины. Мне же довелось жить в иной действительности, где «фабричные», «совхоз», «лыжники», «голубятня» и другие городские группировки имели свои территориальные претензии…

В первый раз я вышла замуж сразу после окончания школы. Это произошло потому, что мама со мной не разговаривала об интимных сторонах жизни. В советское время это было не принято, стыдно, да и вообще, как высказалась одна дамочка во время телевизионного шоу: «В Советском Союзе секса не было». Правда, как она же утверждала позднее, из эфира вырезали часть фразы: «…Секса не было, а была любовь», — но абсурдность и при таком раскладе оставалась. Вся аудитория, включая телезрителей, рухнула на пол от смеха: почему же мы еще не вымерли, как мамонты?! А фразочка стала крылатой.