Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Отчистив приклад, я с трудом смог поверить, что он деревянный. В какой-то момент я даже перестал тереть, испугавшись, что, возможно, изображение нарисовано на поверхности. Но нет, чем сильнее я тер, тем лучше его было видно. Вроде картины, догадываться о содержании которой приходится самому. Из красно-оранжевой глубины выпрастывались, сплетаясь и расползаясь в стороны, шальные иссиня-черные линии. При смене освещения менялся и видимый узор. Когда я разглядывал его под разными углами, он переливался, играя все новыми оттенками, как пробуждающийся к жизни клубок змей. В центре находилось неровное темное уплотнение, водоворот цвета запекшейся крови, вокруг которого завихрялись тоненькие ответвления, какие я видел на свилеватой березе, только ожоги на этом дереве несли в себе нечто более глубокое и неисповедимое.

Гвен нарушила молчание.

— Exquisite, — сказала она. — Божественно! Грецкий орех самого высшего сорта. Из него можно делать шкатулки для драгоценностей королевы.

Я исподтишка взглянул на нее.

— Не притворяйся, что удивлен, — продолжила Гвен. — Обслуга в Британии обязательно учится узнавать символы высших классов. Мы полируем им мебель и начищаем оружие.

Она думает, я дурак? Эта девушка словно пыталась всучить мне билет на представление этого дня, где она продолжала бы играть Гвен Лиск.

— Совсем древний этот дробовик, наверное, — сказал я. — Уж и заводик закрылся, думаю.

— Никто никакой заводик не закрывал, — возразила моя собеседница, погладив стволы пальцем. — Это ручная работа. Охотничье ружье благороднейшего происхождения.

— Но механизм какой-то… — Я поискал подходящее слово. — Своеобразный?

— Старинный? Необычный? Вот правда, не пообтесался ты еще в доброй старой Англии . Древность и износ — это же знаки почета. Я бы навскидку дала ему лет семьдесят-восемьдесят. Для британского сокровища это ничто. И Диксон, конечно, продолжает выпускать продукцию. Я не раз проходила мимо их магазина. А какой там серийный номер?

Вниз от спускового механизма по рукояти сбегал длинный узкий язычок вороненой стали. На нем значилось четыре цифры. Но номер не был выгравирован — наоборот, металл вокруг цифр был тщательно сточен, так что число «5572» выступало над поверхностью.

Гвен проговорила этот номер про себя.

— Тебе бы к оружейнику съездить, попросить, чтобы выяснил историю этого ружья, — сказала она. — Ты же и так собирался в Эдинбург.

— Ну, не знаю… Что они могут рассказать? Это же просто дробовик.

— Просто дробовик? У всех действительно старых вещей есть своя история. Особенно у всех британских вещей ручной работы, которые стоят состояния. Я думаю, они тебе сильно помогут — скажут, откуда древесина, использованная для его изготовления. И как такое дорогое ружье попало в руки столяра, изготовлявшего гробы. Ты раньше бывал в Эдинбурге?

— Никогда.

— А каком-нибудь другом большом городе?

— Только в Леруике.

— Now why does not this surprise me [45] И почему меня это не удивляет ( англ. ). , Эдуард? — Девушка покачала головой. — Тебе тогда стоит оставить машину в Леруике и сесть на паром до Абердина. А оттуда уж ехать поездом. — Она посмотрела на поцарапанные наручные часы. — Паром отправляется через пять часов. Прекрасно успеешь.

— Зачем ты звонишь сюда ? — спросил ее отец.

— Ну, просто хотел узнать, нельзя ли поговорить с Ханне.

— Ты что, издеваешься? — проворчал он и повесил трубку.

Монетки с шуршанием провалились в нутро телефона-автомата и выпали в металлический поддон. Я подсчитал неудачно сделанную ставку.

Ставку, которая к тому же разрослась до опасно крупных размеров. Потому что даже через шум на телефонной линии я расслышал непривычное ударение на слове «сюда». Я стоял в будке автомата и через заляпанное стекло смотрел на пасущихся на склонах гор овец . Сквозь расселину между горами проглядывало море. В поле зрения появилась рыбацкая лодка. Она скрылась задолго до того, как я сумел переварить то, что, должно быть, сотворила Ханне.

Отчасти в напряженном ожидании, отчасти с неохотой я пробежался пальцами по цифрам на диске. Этот номер телефона я помнил лучше многого другого, но все равно воспринимал его как нечто чуждое.

Ведь мне же никогда раньше не нужно было звонить домой в Хирифьелль.

На том конце линии послышались гудки. Я совершенно отчетливо представлял себе со всеми мельчайшими подробностями, как на комоде в пустом доме на пустующем хуторе перед фотографией моих родителей стоит и вовсю звенит телефон.