Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

— Ты на него похож, — сказала Браун. — Что, конечно, не странно.

И она без лишних разговоров принялась меня стричь. Быстрыми, точными движениями. Вскоре она отложила ножницы, взяла в руки опасную бритву и принялась подрезать мои волосы. Нож так и летал в ее руках, и после каждого захода в корнях волос слегка свербило. Отрезанные волоски она ловила в ладонь, быстро перетирала в пальцах, словно проверяя, настоящие ли они, и бросала на пол. А потом начала рассказывать.

Весной 1943 года Эйнар вошел в салон, приветливо поздоровался на приличном английском и попросил сделать ему стрижку coupe Lyon, прическу, при которой волосы укладывались на лбу жестким завитком. Она была популярна во Франции в конце тридцатых годов, но, как поведала Агнес, на Шетландских островах мужчины модными стрижками не интересовались. Как правило, им было достаточно выглядеть прилично, сняв шапку в церкви. В то время Браун была одной из двух наемных парикмахерш салона, которым владел немолодой мужской мастер из Глазго. Обстановка состояла из облезлых дощатых стен, расшатанных стеллажей с ящиками и разнокалиберных зеркал.

Эйнар повел себя совсем не так, как рыбаки, составлявшие основную клиентуру салона. Жилистый и подвижный, хорошо представляющий себе, как выглядит модная французская стрижка, он говорил с необычным акцентом и демонстрировал столичные манеры. Почти сразу Агнес поняла, что он норвежец, и они перешли на норвежский язык, но не представились друг другу по именам. Шетландские острова кишели норвежцами, и молодая парикмахерша с легконогим клиентом вели себя согласно военному обычаю: не распространяться о себе, потому что любое слово могло отозваться в Берлине.

Она подумала, что такая прическа понадобится ему, как камуфляж в оккупированной Франции. Но вслух этого не высказала. Эйнар похвалил ее работу, а затем вышел и закрыл за собой дверь, звякнув колокольчиком. Больше Агнес его не видела.

Потом война наконец закончилась, салон перешел к ней, и она наняла еще одного мастера и специализировалась на дамских стрижках. Когда парикмахерский салон вместо одного дамского кресла устанавливает три, он превращается в центр обмена пересудами, и вскоре Агнес услышала историю, в которой, как она поняла, речь шла о жилистом норвежце.

Одна из ее клиенток раньше была поварихой у обеспеченного оптовика на Ансте. Теперь ее уволили, и она с удовольствием судачила о бывшем работодателе. Женщина рассказала, что во время войны тот поселил у себя одного норвежца, вроде бы искусного столяра. Богатей со столяром нашли общий язык, в том числе потому, что оба действительно разбирались в резьбе по дереву. Ведь оптовик тоже был не абы кем. Его звали Дункан Уинтерфинч. Торговец лесоматериалами в пятом поколении, глава солидного семейного предприятия в Эдинбурге. Головной офис они перевели в летний дом на Ансте, опасаясь, что главное здание разбомбят.

Уинтерфинч с Эйнаром допоздна засиживались в гостиной, балуясь довоенным табачком и строя планы на будущее. Посылали за чаем с бутербродами в любое время суток. Несмотря на скудость продовольственных пайков, были у них и яйца. И нет большей зависти и обиды, чем когда слугам приходится обслуживать слуг. Крадучись по коридорам, они подслушивали у дверей, улавливали обрывки разговоров и воспроизводили их из-под фена на улице Сент-Суннива-стрит. Было ясно: эта парочка вынашивает подозрительные планы, потому что, когда к ним входили с заказанными яствами, они замолкали.

В 1943 году, подстригшись а ля coupe Lyon, Эйнар вдруг исчез. А Уинтерфинч последующие месяцы становился все беспокойнее. Постоянно спрашивал, не приходила ли телеграмма, но ничего не приходило. Он и до этого был раздражительным, в том числе и из-за старой военной травмы, когда ему оторвало руку, и осколочных ранений в ноги, из-за чего он временами вынужден был передвигаться в кресле-каталке. Именно в такой момент, осенью 1944-го, когда Уинтерфинч был измучен болью, ему позвонили, и он так разозлился, что разбил окно в своем кабинете. Никто не знал, в чем было дело. Но сразу после войны разыгралась похожая сцена.

Тогда перед дверью вдруг возник тот норвежец — он потребовал разговора с Дунканом Уинтерфинчем. Поначалу дворецкий решил, что это какой-то незнакомец, жалкий и оборванный, с исхудавшим телом и осунувшимся лицом. Беседа была недолгой. Уинтерфинч пришел в ярость и на виду у слуг накричал на норвежца: мол, Эйнар нарушил договор и из-за него погибла целая семья. Он орал так, что слышно было по всей округе, и на следующий день весь Анст знал о случившемся. Позже эти слова навсегда прилепились к Эйнару.