Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

— Ты прав, — сказала она. — Давай начнем.

— Начнем что?

— Снимем его постельное белье.

— Сейчас?

— У тебя духу не хватит. Давай уберем там.

В старом доме уже пахло сухостью и затхлостью. Дверца холодильника была приоткрыта, а вилка вытащена из розетки. Это было единственной разумной вещью, которую я сделал после ухода пастора: достал еду из холодильника и перенес ее в свой холодильник, хотя она с тем же успехом могла стоять и в его , а я просто вынимал бы понемножку по мере надобности.

В ногах дивана в гостиной все так же лежала газета. На бумаге был песок, осыпавшийся с дедушкиных ботинок.

Ханне пошла наверх. Я слышал, как щелкнул выключатель, как заскрипели доски пола. Ее шаги. Гораздо более легкие, чем дедушкины. Вернулась она, неся в охапке огромную кучу постельного белья. Скользила боком вдоль перил, потому что не видела ступеньки.

— Я и грязную одежду, которая там лежала, тоже взяла, — сказала она. — Стиральная машина по-прежнему в подвале?

Я как-то по-новому подумал о ней. О жизни с девушкой, которая бедрами нащупывает себе путь. Почему бы не выбрать то, что легко, то, что хорошо?

— Мы это выбросим, — сказал я. — Никто же не будет этим пользоваться.

— Почему это? Это же твоего дедушки.

— Это постельное белье мертвого человека.

Ханне помяла кончик простыни между пальцами.

— Льняное полотно, хорошего качества, — заметила она. — Если тебе не надо, я возьму себе.

— Ты что, серьезно?

— Сверре всегда хорошо ко мне относился, хотя и понимал, чем мы тут занимаемся.

— Вот как…

— Однажды я приехала сюда, а тебя не было дома, и он угостил меня мороженым с кроканом. Сказал, что приятно видеть на хуторе женщину. Хотя мне было всего четырнадцать и я ездила на мопеде, который брала без спросу.

— Я не могу понять, — сказал я. — Ты тут три года не появлялась. А теперь вдруг ведешь себя как дома.

Девушка пожала плечами.

— Ты приехала, потому что тебе меня жалко, — заявил я.

— Ну и что?

— Мне этого не надо, — сказал я, осторожно поднимая газету с дивана, чтобы песок ссы́пался в сгиб между половинками. Потом плечом распахнул дверь на улицу и высыпал мусор, как если б это был пепел после кремации, как если б наш порог был планширом лодки, как если б наш двор был Атлантическим океаном.

Она принесла с собой свежий воздух. Откинула крючки на окошке в спальне. Распахнула двери, устроила сквозняк, впустила аромат мирного летнего дождика. Но я замечал не убирающуюся в доме женщину, а то, как она постепенно осваивает новые территории. Ее обстоятельность, казавшаяся такой по-бабьи надежной, уступила теперь место какой-то раскованности, словно ей открылся некий новый вид, потому что срубили заслонявшие его деревья.

Но когда она раздвинула дверцы занимавшего всю продольную стену гардероба в спальне дедушки, мне снова стало нехорошо. Темнота под рядами с одеждой затягивала в какую-то пыльную, древнюю, смутную глубину. Одежде не доставало тела.

Внезапно во мне всплыло какое-то ощущение. Воспоминание, о котором я не знал, истинно ли оно или нет. Мама, одетая во что-то синее.

Ханне протянула руки сквозь нечеткие тени в шкафу, и от вещей поднялся запах тлена. Она вывалила одежду на голый матрас. Белесые рубашки, майки в сеточку, рабочая одежда… Потом принесла еще охапку. Наморщила нос, склонилась поглубже и извлекла из шкафа черный тряпичный мешок, закрытый на молнию.

— Вот это да! — воскликнула она.

Даже мне было видно, что это богатый костюм. Плотная ткань без единой морщинки. Тонюсенькие светло-серые полоски на темно-синем фоне. Покрой, благодаря которому мужчина выглядит как владелец банка. Ханне отвернула обшлаг и показала ярлык: «Андреас Шиффер, Эссен».

— Эдвард, — сказала она. — А это не может быть костюм…

— Нет, — торопливо ответил я. — Папа был выше дедушки. И очень худым.

— Это дорогой костюм, — сказала Ханне. — В смысле, на самом деле дорогой.

Она достала пиджак и приложила его к моей груди. Я попятился, покачав головой.

— Ты уверен, что он не для тебя его купил? В подарок, например?

— Ни меня, ни дедушку одежда не интересовала. Да ты и сама так говорила.

Ханне пошарила в карманах. Подкладка матово блеснула в свете лампы, когда она извлекла из кармана голубой билет. Я склонился поближе, и мы одновременно прочитали по-немецки: « Байройтский фестиваль [10] Байройтский фестиваль — ежегодный летний фестиваль, на котором исполняются музыкальные драмы Рихарда Вагнера; основан самим композитором, проводится в баварском городе Байройт в специально построенном для этого театре. . Четвертая часть: Сумерки богов. Суббота, 30 июля 1983».