Владимир Першанин - Мы умрем в один день [сборник]

Анна Куртенкова морщила жирный от крема лоб, поддергивала полы старого, когда-то модного кримпленового пальто и долго не могла припомнить, кто принес передачу для сына. Они сидели в кабинете Сергеева. Был уже вечер, и за дверью шлепала мокрой тряпкой уборщица. Куртенкова зевала, деликатно прикрывая ладонью рот. Ее утомили бесконечные вопросы о передаче и о знакомых ее непутевого сына.

— Ой, да что вы с этой посылочкой привязались? — не выдержала Куртенкова. — Ну, взяла я из нее колбасы коляску да сигарет три пачки. Что, не имею права? Дочку кормить нечем, а этот оглоед будет там копченую колбасу жрать!

— Кто принес передачу?

— Та женщина, которая зимой беременная была.

— Записку или что-нибудь на словах она не просила передать вашему сыну?

— Ничего я не знаю. Вы тут обо всем спрашиваете, а мне потом ходить да оглядываться. Перевстретят ночью да настучат железкой по голове за длинный язык.

У нее были красные обветренные руки. На левой кисти полустертая татуировка — чье-то имя. Может, Генкиного отца или отца ее больной дочери.

— Алименты не получаете?

— Откуда?

Она глядела на Сергеева настороженно, ища в вопросах двойной, опасный для нее смысл. Сергеев знал, что она носила подаренные сыном краденые вещи, и он же, сжалившись, давал ей трешку опохмелиться. А раза два, крепко подвыпивши, бил ее.

— Парень-то он хороший, запутался только…

Почти через силу выдавил из себя эту фразу Сергеев, потому что очень мало хорошего оставалось в ее двадцатилетнем сыне — лживом, испорченном с ее же помощью. Сергееву очень было надо, чтобы Куртенкова заговорила. Мать заплакала и подтвердила, что хороший он, и о сестренке заботится, и вообще все в семье у них наперекосяк пошло из-за первого мужа-пьяницы, чтоб он в гробу перевернулся.

— Гена очень нервный и вспыльчивый. За драки сколько раз в милицию попадал. Потом утихомирился, работать пошел. Деньги, правда, мне не отдавал, ты, говорит, их промотаешь, сам продукты покупал, подарки мне с Галкой. А потом вдруг бросил работу, стал пропадать целыми сутками. Приносил иногда вещи…

Куртенкова замолкла и посмотрела на Сергеева. Может быть, ожидала, капитан сейчас спросит, что за вещи и куда их девала. Но Сергеев молчал, откинувшись на спинку кресла, и Генкина мать снова вздохнула.

— …мелочи разные. Шарфик, рубашку там модную…

Она врала. Не только мелочи приносил домой ее сын, хотя наиболее ценные вещи ему не доставались. Их продавали где-то на стороне, видимо, не доверяя Куртенковой. Но то, что подарил ей сын: норковый воротник, босоножки, складной зонт, — она отдала при обыске сразу, не запираясь и не пытаясь доказать, что купила их на свои деньги.

— Высокомерный стал. Посмотрит на телевизор, а он у нас старый, и говорит — как свиньи живем! Перстень себе за четыреста рублей купил, штаны — за сто пятьдесят, жеваные, в пятнах, зато модные. Прежних друзей бросил, все больше с Игорем. Жулик какой-то или бандит!

— Анна Алексеевна, вы не знаете, где он живет или работает?

— Нигде не работает. Мне кажется, он приезжий, а живет у своей полюбовницы.

Старомодное слово «полюбовница» заставило Сергеева усмехнуться.

— Ну, а что-нибудь про полюбовницу знаете?

— Хороший ты, Сергеев, мужик, а про меня не думаешь. Генке много навесят?

— Статья предусматривает до семи лет.

— Может, меньше дадут?

— Может. Если будут смягчающие обстоятельства. А у него какие? Про сообщников молчит, врет на каждом шагу. Вот и получается из него самый настоящий вор.

— Какой вор? Поманили, пообещали красивую жизнь, он и пошел. Теперь передачками откупаются. Не знаю я, Вячеслав Николаевич, кто она такая. Ни имени, ни чего другого. Осторожные они, Игорь и подружка его.

На этом и закончился разговор между начальником уголовного розыска Сергеевым и матерью Генки Куртенкова, от которого тянулась тонкая ниточка к группе, совершившей полтора десятка краж. Группа сейчас притаилась, обеспокоена арестом сообщника, но если Генка будет молчать, она снова поднимет голову. Хорошо отлаженный и запущенный механизм не может долго бездействовать.

Сергеев пил чай с вишневым вареньем и смотрел выступление балета ГДР. Белокурые длинноногие как на подбор женщины очень неплохо смотрелись в своих откровенных блестящих костюмах.

Сын, Васька, поковырял ложкой в тарелке с манной кашей, потом потянулся к вазе с печеньем.

— Слава, — окликнула его жена, — заставь ребенка есть кашу.

— Чего? — не понял Сергеев, поворачиваясь от экрана.