Динни Пэн: Сокровища Джарда. Западня XX века. Ловушка для Марианны. Казнить палача. Тайна рабыни Изауры

… Золотистым облачком тихо плыла она по водной глади, и нежная гроздь сиреневых цветов погружалась в воду, и капли дрожали на лепестках, будто чьи-то невыплаканные слезы…

Уже через десять минут, опомнившись, Тобиас носился по саду, продираясь сквозь заросли, ломая на ходу ветви, исходя безнадежным зовом:

— Изаура!.. Изаура моя…

Ничто не откликалось ему. И сердце Тобиаса сжалось в гибельном предчувствии…

Трагическую весть Малвина и Тобиас привезли на старую многострадальную фазенду, так и не успевшую насладиться кратковременным своим иллюзорным счастьем…

Алваро, услышав, окаменел. Завыла, заголосила по своей любимице Жануария. Заплакал Андре. Но более всего и родственников, и слуг потрясла реакция Мигела. Всегда уравновешенный, спокойный, Мигел страшно, по-звериному, закричал и рухнул на пол, впервые в жизни потеряв сознание.

…А придя в себя, как безумный, шептал не переставая:

— Жизнь кончена… Жизнь кончена…

Горечь траура, конечно же, перекрыла радость узнавания того, что Тобиас остался жив. Более того, искренно говоря, в сознании жителей фазенды его воскрешение прочно соединилось с трагедией утраты всеобщей любимицы… Оставалась еще слабая надежда, пока не было выловлено из реки тело. Но потом, недели две спустя, пришла весть — которую пришлось скрыть от подавленного Мигела, — что верстах в семи ниже по течению выловлен труп молодой женщины, но он настолько обезображен от долгого пребывания в воде, что родственникам не стоит подвергать себя пытке видеть — все равно опознать его невозможно.

Траур спустился на фазенду черной ночью. Для ее жителей перестало всходить по утрам солнце. Потускнела, запылилась листва в окрестностях. Тому было и реальное объяснение, стояла иссушающая жара. Все будто вымерло — и будто призывало к смерти…

Заметив, что домашние тайно, но упорно следят за ним, Мигел — для претворения в жизнь своего замысла — повел себя с несвойственной для него хитростью: вроде бы внешне приободрился, а в разговорах хитро подпускал фразы о том, что жить надо, несмотря ни на что. На самом деле после трагической вести отец принял бесповоротное решение последовать за дочерью: ничто больше не удерживало его на земле.

Но исполнение его замысла требовало усилий — пусть небольших, и времени. Наконец Мигел достал старый браунинг и наконец-таки для постаревшего, измученного жизнью Мигела, потерявшего вкус к радости, к еде, к винам, к дружбе, для разочарованного Мигела наступил — кто бы мог подумать! — желанный день… День, на который Мигел сам себе назначил казнь.

Чтобы не было осечки или другой какой закавыки с оружием, с утра Мигел уединился в саду, где даже под тенью дерева не было прохлады, и начал чистить и смазывать пистолет. Обращаться с оружием он умел в молодости, и теперь оказалось, что нужные навыки не утеряны. Надо сказать, что с самого рассвета в этот день Мигел был собранным и выглядел, как это ни покажется странным, бодро, ведь сегодня для него наступал конец всему.

Какое проклятье нависло над их родом, что вслед за дочерью он становился самоубийцей? Мигел старался не думать об этом. Он знал, что там, в горних высях, душам самоубийц приходится тяжко. Но и этого не страшился. Небеса не сжалились над ним в жизни, столько дразнили его! Так теперь старый Мигел, ставший от безнадежности бесстрашным, подразнит их! Вот так-то.

Упоенный возней с браунингом, Мигел слегка вздрогнул, когда его окликнули. Нет, он не боялся ничего, он страшился одного, что ему досадно помешают именно сегодня привести свой замысел в исполнение. Человек решительный, Мигел не терпел проволочек. Но опасение было напрасно. Со стороны цветника его звал Белшиор, всего лишь безобидный Белшиор.

Быстро спрятав оружие, Мигел откликнулся. Отец благодарно помнил, как добродушный садовник составлял для его дочери, самой прекрасной в мире, благоуханные букеты цветов — и названий-то всех не упомнишь — а хороши, как его Изаура…

Сняв шляпу, Белшиор поприветствовал управляющего, и Мигел дружески похлопал его по уродливым плечам.

— Все колдуешь над своими цветами?

— С вашего позволения, сеньор Мигел, я только забочусь о них, а колдует, как вы помните, моя матушка, старая Гарпия. Кстати, от нее у меня к вам поручение.

— Ко мне?! Поручение? От старой Гарпии? — удивился Мигел.

Между тем Белшиор продолжал:

— Она просила вас навестить старую в ее пещере.

— Ну-у, слу-ушай, — с досадой протянул Мигел, — как-нибудь в следующий раз, а про себя усмехнулся: “На том свете?” — и продолжал: — Поверь, Белшиор, дружок, мне сейчас не до визитов.