Александр Бородыня - Эмблема печали

— Документов нет. Золота нет. Часы на цепочке, вроде серебро. Коробок спичек, внутри три спички, — бубнил дежурный, принимающий вещи. Он раскладывал содержимое Кошиных карманов поверх протокола и заносил в список. — Брошка с изображением цветка, изготовленным из металла белого цвета.

— У бабы, наверное, украл! — наклоняясь к стеклу и разглядывая брошку в руках дежурного, сказал Пращук. — Дорогая какая вещица. Убил небось бабу и с тела снял.

— Михайлов, Валентин Афиногенович! — крикнул дежурный, поворачивая в пальцах маленькую серебряную лилию на булавке. — Иди сюда, погляди, можешь оценить?

В комнате дознавателя у Коши наконец сняли отпечатки пальцев. Старичок-следователь в сером мятом костюме закрыл на окне шторы, после чего долго раскладывал на столе свои письменные принадлежности, бумаги с какими-то уже заполненными протоколами, чистые листы. Он даже зачем-то достал и поставил на край стола скоросшиватель и только после этого вынул из внутреннего кармана пиджака черную чернильную авторучку.

— Имя-отчество ваше? — сказал он, посмотрел тускло сквозь Кошу и снял с авторучки колпачок.

— Константин Ашотович!

— Фамилия?

— Зуднев.

— Место жительства?

— В столице!

— Поконкретнее, пожалуйста. На какой улице какой столицы проживаете, номер квартиры. Один проживаете, Зуднев, или с кем-то совместно?

— По-моему, ни к чему, господин начальник, вам проникать в такие интимные подробности, как, например, номер моей квартиры.

— Следствие обязано проникать, гражданин Зуднев, — сказал старичок. — Но, если вы не желаете точно отвечать на мои вопросы, мы могли бы записать такую, скажем, формулировку: «Отвечать на вопросы отказался». Давайте запишем? — он с надеждой глянул на Кошу. — И вы спать в камеру пойдете, устали, наверное, и я — домой. Все равно вас завтра заберут. Все равно мы с вами больше, Константин Ашотович, никогда не увидимся.

«Никакая это не забота о подследственном, — с грустью подумал Коша. — Мент ленивый, от работы отлынивает. Сейчас ты у меня поработаешь».

— Согласен! — сказал он. — Но я хочу сделать заявление.

Лицо следователя при слове «заявление» неприятно вздрогнуло. Тонкие вялые губы распались так, что стала видна никотиновая желтизна на зубах.

— Вы имеете такую возможность.

— Пожалуйста, — сказал Коша. — Запишите: во время обыска у меня была изъята небольшая брошка с изображением серебряной лилии. Я хочу ответственно заявить, что все дела, связанные с этой брошкой, находятся в ведении контрразведки.

— И что? — устало удивился следователь.

— Вы обязаны связаться с Москвой, Валентин Афиногенович, и сообщить. Это не наркотики. — Он, как мог, изобразил в своем голосе твердость. — Это политическое, очень серьезное дело.

Зная по опыту, что чем больше разных ведомств занимаются одновременно твоим делом, тем легче запутать следствие и даже бежать, Коша сделал свой ход. Почему-то он подумал, что будут бить. Никто лишней работы не любит, а тем более ее не любят в милиции. Теперь, после его заявления, им придется звонить, связываться с Москвой. Им придется произносить это новое для слуха и такое неприятное слово — ФСК. Может быть, этому ленивому следователю с желтыми зубами придется полночи просидеть у телефона, ожидая, пока в столице наконец поднимут нужное дело и прикажут не спускать глаз и не снимать показаний с арестованного.

Но бить не стали. Валентин Афиногенович вывел Кошу из комнаты дознавателя и запер дверь на ключ.

— Серьезное дело тут! — сказал он, обращаясь к дежурному.

В отделении было совсем тихо. На скамеечке для задержанных спал сидя еще незнакомый Коше милиционер. Пращук стоял возле окошечка женского аквариума и тихим-тихим шепотом разговаривал с тусклой пропитой женщиной. Иногда он причмокивал губами, и было слышно, как с той стороны двери по железному листу скребет в ответ женский пальчик.

— Нужно связаться с Москвой.

— Свяжемся, куда мы денемся, если нужно! — Дежурный защелкал клавишами на своей панели.

Сквозь стекло было видно, как замигали лампочки. Щелчки переключателей немного походили на щелчки капель о жесть подоконника.

— Его бы пока в отдельную поместить! — сказал следователь.

— Куда в отдельную? — проснувшись на своей скамейке, сказал милиционер, он сладко потягивался. — В одной, Валентин Афиногенович, у нас ремонт, только что стены покрасили, ты хочешь, чтобы этот гад там увековечился в полный рост? А вторая занята, в ней этот, убийца трех женщин.