Александр Бородыня - Эмблема печали

Зяма заглянул в железную воронку унитаза, на дне которой открылась круглая крышечка. Сквозь открывшееся отверстие лилась вниз вода, и сквозь него была видна трава, прорастающая между шпал под поездом.

Подумать, что именно случилось, Зяма не успел. В круглом отверстии прямо под ним произошло какое-то движение, мелькнул рукав милицейской форменной рубашки, и тут же появился смотрящий из глубины унитаза темный человеческий глаз.

Зяма направил ствол в этот глаз, в самый центр воронки, и два раза выстрелил, потом отпустил педаль. Под ногами глухо охнуло. Он повернул голову к свету.

В следующий миг под ударом автоматной очереди стеклянный прямоугольник рассыпался вдрызг. Одна пуля вошла Зяме в живот, вторая расплющила переносицу. Он не осознал собственной смерти, так быстро она его настигла.

Лысый больше не оборачивался на выстрелы, он раскрыл дверь тамбура. Ему показалось, что он смотрит в зеркало. И в зеркале была такая же точно лысая мальчишеская голова, но только окровавленная, лежащая на железном полу затылком, и веки, прозрачные, фиолетовые, и такие же фиолетовые губы.

В кармане оказался трехгранник. Распахнув дверь вагона, лысый с диким криком выскочил с другой стороны поезда и побежал, не глядя, куда-то к центру карьера.

Вокруг засвистели пули. Прохрипел что-то мегафон. Обернувшись, он увидел выглядывающие изо всех окон лица измученных пассажиров. Потом пуля попала в ногу и заставила присесть. Затравленно лысый крутился на месте, пытаясь выстрелить в бегущие фигуры милиционеров, но на спусковой крючок нажал только один раз, чтобы промазать.

Пуля обожгла тело, еще одна, он захлебнулся острым потоком воздуха и упал лицом на холодный мокрый песок.

— Дурак! — весело сказал Коша. — Мальчишка! — Обращаясь к Абдулле, он прибавил: — Будем вести круговую оборону, если я погибну, считайте меня коммунистом, но если вдруг уцелею, то тогда не надо.

В эту минуту поезд дрогнул и тронулся было, но, не пройдя и двухсот метров, опять остановился.

— Крышка, — сказал Абдулла.

— Капут, — подтвердил Коша.

— А в Бухаре — дыни, — выкатив черные укуренные глаза, сказал Абдулла.

— Какие дыни?

— Ты когда-нибудь ел бухарскую дыню?

— Спрашиваешь!

— Они сладкие… Может, сдаться?

— Да не стоит! Ты что, ментов с пушками испугался?

— Ментов? Нет!..

Никто не выходил и даже не высовывался из своих купе, всех пугала продолжительная тишина, но, когда голос Коши, чистый высокий тенор, вдруг поперек этой тишины запел, у некоторых пассажиров сделалось плохо с сердцем.

— Я был в Саратове, Ростове, Кишиневе, я был в Тамбове, Могилеве и Баку, — бодро выводил голос Коши. Бандит высунул на бутылке забытую командированным шляпу. Пуля пробила шляпу и с визгом отрикошетила от металлического обода купейной двери, за которой упал на свою нижнюю полку, хватаясь за сердце, отец семейства, а Коша продолжал: — В Могилеве я купил себе халат… Ол’райт!

Нападающие били из автоматов, но не трудно было понять: из автоматов били лишь над крышей вагона и по звенящим под пулями колесам, для острастки.

— А теперь я отдыхаю, в потолок себе плеваю, — надрывался Коша, — кушать, пить, курить у нас тут есть…

Сжимая пистолет обеими руками и тщательно целясь по бегущим фигурам, одетым в милицейскую форму, он, почти как в тире, бил их одну за другой, в шею, под горлышко бронежилета, и пел:

— Может быть, кому обидно, может быть, кому завидно, так может подойти и тоже сесть!

Нападающие, конечно, не могли расслышать слова песни, вероятно, их раздражала вовсе не она, а точные выстрелы бандита, вероятно, был отдан короткий приказ «стрелять на поражение», и пули, до этой минуты свистевшие под вагоном и над вагоном, вдруг посыпались прямо в стекла. Потеряв несколько человек, нападающие перестали заботиться о жизни пассажиров.

— Ды-ни! — прохрипел Абдулла.

Он посмотрел на Кошу помертвевшими мокрыми глазами, чем-то напоминавшими взрезанные бухарские дыни, и упал в проходе, на его спине расплывалось звездообразное багровое пятно. Он подгреб под себя руки и, с трудом перевернувшись, не имея сил даже хрипеть, так вдруг сдавило внутри, сел, привалился спиной к закрытой двери.

— Глупо-то как! — сказал Коша, протянул руку и закрыл темные стекленеющие глаза Абдуллы. — Поспи пока.

Поезд стоял на месте, и, разбив стекла своего купе, дембеля тихо выбирались через окно и прыгали на насыпь. Автоматная очередь, просвистевшая над головой Владимира, заставила его отбросить оружие и поднять руки.