Н Борисов - Будни милиции

Трое суток подходили к концу. Больше мы не имели права держать Перова. Нужно было или просить у прокурора санкцию на его арест, или… отпускать Перова на свободу. И передавать дело Перова в суд в тот момент мы с Буровым тоже не считали себя вправе. За эти несколько дней, в течение которых я близко соприкоснулся с самим Перовым и знавшими его людьми, услышал много пусть даже неодинаковых и противоречивых мнений о нем, я вдруг почувствовал, что у меня нет даже половины той уверенности в его виновности, которая была, когда я впервые прочитал его дело. И странная вещь — в ходе трехдневного расследования мне не удалось, за исключением, может быть, алиби, представленного Таней, опровергнуть хоть один из «железных» фактов его виновности.

Мысленно я еще раз собрал их воедино. Воронов и Сидоров до встречи с Перовым ничего не знали о Полякове и его коллекции часов. В день кражи они встретились с Перовым. Этого не отрицала даже Таня. Без Перова или хотя бы его подробных инструкций они никогда бы не решились на такое дело. Именно на квартире Перова были найдены сберегательная книжка Полякова и его квитанция из комиссионного магазина. Немедленно после ареста Сидорова и Воронова Перов исчез, жил под чужой фамилией и с чужими документами, возможно прихватив с собой две трети награбленного.

Нежелание Перова дать честные показания или хотя бы как-то оправдаться тоже свидетельствовало против него. Все эти факты опровергнуть было нелегко.

Однако были и другие факты, правда, косвенные, быть может, менее убедительные и весомые, скорее, морального порядка, но они были, и мы не имели права не считаться с ними.

Еще задолго до кражи Перов добровольно и абсолютно бескорыстно отдал своей сестре принадлежавшую ему комнату, а сам за немалые деньги вынужден был снимать угол. Это был благородный поступок. И нелегко было поверить, что совершил его вор и стяжатель.

Верный своему слову, Перов не выдал сестру Рассказова, хотя присвоение чужих документов при невыясненных обстоятельствах само по себе было для него отягчающим обстоятельством. У Перова был лишь один шанс, одна надежда на спасение — алиби, которое могла подтвердить лишь его девушка. Но он не только не воспользовался им, но даже запретил это сделать Тане, не желая тем самым порочить ее в глазах матери и окружающих.

Ни один из опрошенных нами свидетелей, включая его квартирную хозяйку, сослуживцев по автохозяйству, всех, кто в большей или меньшей степени соприкасался с Перовым, не сказал о нем ничего плохого. Наоборот, удивлялись, как мог такой парень пойти на преступление. А некоторые вообще готовы были ручаться за него вопреки очевидным фактам. Самое любопытное заключалось в том, что хорошо его знавший Поляков тоже выражал сомнение в том, что Володя мог решиться на кражу, тем более у своего старого учителя и друга.

Все это были, конечно, косвенные факты. Но они в корне изменили наше отношение к Перову. Парень вызывал у меня сочувствие, и, хотя с точки зрения закона мое отношение к Перову не имело никакого значения, я считал себя обязанным довести свои сомнения до начальства. Пусть даже Перов участвовал в преступлении, но он был, безусловно, способен на благородные поступки. За него еще можно было бороться. И это было моим правом и даже моей обязанностью, потому что даже одинаковый для всех закон может тем не менее определять неодинаковую меру наказания за один и тот же проступок в зависимости от обстоятельств, смягчающих его или отягчающих.

Еще в детстве, знакомясь с произведениями великих классиков — Толстого, Достоевского, Шекспира, я узнал, что мир не делится на абсолютно плохих или идеально хороших людей. За свои пятнадцать лет работы в милиции убедился в том, что даже самые закоренелые преступники вдруг обнаруживали какое-то подобие чувств и привязанностей. Обдумывая и анализируя свое отношение к Перову, я учитывал и это. Проявление добрых человеческих черт само по себе еще не могло служить оправданием для человека, совершившего преступление, но наличие положительных, хороших качеств дает возможность бороться за него. И если у меня возникали еще какие-то сомнения в его виновности, я не мог пройти мимо них. Это был мой долг.

Высшая и окончательная инстанция — суд. Но в какой-то мере решение суда определяется и предварительной работой следователя и оперативных работников.

И я никогда не простил бы себе, если бы сделал свою часть работы в деле Перова некачественно, формально, учитывая лишь факты, лежащие на поверхности, и таким образом возложил бы всю ответственность за судьбу Перова на чужие плечи.