Валерий Ильичев - Похождения «Подмигивающего призрака»

— Я уже думала, что сгину с голоду и никогда в жизни не испытаю удовольствия от физической близости с мужчиной. И тут появляешься ты, как новогодний подарок. Говоришь, завтра улетаешь, а когда вернешься?

— Пока не знаю, теперь буду выбираться сюда при первой возможности.

— Уж ты постарайся, Семен. Без твоей помощи не сдюжим, помрем, как мухи зимой.

«Значит, все-таки еда — главная причина для нее допустить меня к себе. И обижаться тут нечего. Она — мать, и жизнь ее детей зависит от меня».

Женщина обняла Углова и положила голову на его согнутый локоть, попросив:

— Позволь, я так посплю. Привыкла во время семейной жизни.

Ревность невольно кольнула Углова:

«Похоже, она все еще любит своего мужа. Наверное, представляет рядом с собой его, погибшего смертью храбрых, а не меня. Я всего лишь источник пищи для ее детей».

Стараясь не беспокоить женщину, Углов лежал неподвижно, прикрыв глаза, пока не забылся тяжелым сном. Едва начало светать, он осторожно освободил затекшую руку и встал с жалобно скрипнувшего дивана. Быстро оделся и взял из соседней комнаты почти опустошенный вещмешок. Вернувшись в угловую комнату, встретился с взглядом проснувшейся женщины. Торопливо вытащил из вещмешка флягу со спиртом:

— Вот, возьми. Наверняка пригодится. Обменять на хлеб можно или крупу. Немного помедлил и достал жестяную баночку с надписью «Монпансье»:

— Вот еще леденцы. Более года с собой таскаю, как талисман с первых дней войны. Вам нужнее. Еще неизвестно, когда смогу сюда прилететь. Ну, все, я пошел.

— Спаси тебя Господь! Если сможешь, прилетай. А то до весны живыми не дотянем.

Углов поспешно направился к выходу. Сзади скрипнула дверь. Он оглянулся и увидел обращенные к нему ясные глаза не по-детски серьезной девчушки. Углов хотел ей сказать что-нибудь на прощание, но не нашел нужных слов и, поспешно отвернувшись, вышел на холодную лестничную площадку.

На заснеженной улице заметил недалеко от подъезда в сугробе темное пятно. Подойдя поближе, разглядел в начинающемся рассвете скрюченное тело вчерашнего субъекта, напавшего на Галину. Снежинки падали на его лицо и, не тая, скапливались во впадинах уже не видящих глаз:

«Замерз, значит, бедняга, обессилев. Интересно, он гнался за девчонкой как за мясным блюдом, или только хотел отнять пайку хлеба? Теперь уж не узнаешь. Странно, но мне его жаль. Кем он был до войны: слесарем, инженером или, может быть учителем, как я? Ведь мог прожить свою жизнь достойно. А тут война, блокада, голод, смерть. Поневоле свихнешься. Интересно, смогу я это когда-нибудь описать? Даже если удастся создать что-нибудь стоящее, разве цензура пропустит?»

Углов повернулся и пошел прочь. На доме еще раз прочитал и запомнил адрес, куда ему непременно надо будет вернуться. Весь последующий день перед ночным вылетом он постоянно вспоминал об оставленной в чужом доме коробке, наполовину наполненной леденцами:

«Я отдал конфеты правильно. Иначе бы до конца своих дней они жгли мне душу, напоминая о том, как лишил голодных детей шансов на выживание. Но зато больше нет у меня талисмана. Удастся ли долететь сегодня ночью до Москвы?»

Но вопреки опасениям, полет прошел нормально, и он сумел убедить себя, что «Монпансье» не влияет на его обычное человеческое везение. И Углов окончательно перестал сожалеть об оставленных в Ленинграде леденцах. Ему и в голову не приходило, что в течение года, таская в вещмешке жестяную коробку, он являлся временным хранителем драгоценного бриллианта. Его теперь больше всего занимала мысль, под каким предлогом он вновь сможет полететь в осажденный город и накормить хотя бы одну голодающую семью.

Но у редактора были иные планы, и уже на следующей неделе Углов получил задание отправиться в Мурманск и написать о подвигах полярной авиации, охраняющей английские конвои:

«Ничего, слетаю на пару дней в Мурманск, а потом упрошу редактора организовать вновь поездку в блокадный город».

Спланированное Угловым будущее казалось четким и определенным. Поначалу все и шло, как он задумал. Приземлившись благополучно в Мурманске, вновь подумал об оставленной в Ленинграде коробке «Монпансье» и уже твердо уверовал, что к его везению недоеденные леденцы не имеют отношения. Будничные дни командировки в суете разнообразных встреч и впечатлений пролетели почти мгновенно. Он присутствовал на инструктажах, выслушивал рассказы бывалых асов, ему показали портреты погибших и не вернувшихся с задания летчиков. Здесь, без сомнения, воевали и совершали подвиги, по крайней мере, постоянно рисковали жизнью. И всё же это была иная война, не похожая на наполненную грязью, потом и кровью «окопную правду».