Виктор Пронин - Ночь без любви. Повести

— А если бы его доставили раньше?

— Я спросила об этом… Хирург пожал плечами… Конечно, сказал, это было бы лучше, поскольку можно было бы попытаться что-то сделать… Но удалось бы… Этого он не знает. Большая потеря крови.

— Значит, все-таки надо было пораньше, — пробормотал Анатолий.

— Конечно, — кивнула Таня, понимая, что Анатолию были бы более приятны другие ее слова, которыми она попыталась бы смягчить его вину, как-то ее обесценить.

— Пораньше, пораньше, пораньше, — прошептал Анатолий. — Как его звали?

— И это узнала, — ответила Таня, но ничего больше не добавила. И лишь когда отъехали, пояснила: — Обычно звали… Инженером работал. Жена его уже там.

И снова мокрая дорога, редкие фонари, пустые, безлюдные улицы.

Водитель осторожно объезжал лужи, послушно останавливался у красных огней светофоров, хотя, кажется, на весь город его машина была единственной. Анатолий и Таня сидели молча. И даже, когда такси остановилось, Таня вышла, не сказав ни слова. Окна в доме были темные, но едва она постучала, тут же вспыхнул свет.

Костя не спал. Он вышел на порог, пропустил ночную гостью в дом, внимательно осмотрел двор и закрыл дверь.

— Не ждал? — спросила Таня.

— Ждал. Ты одна?

— Почему ты спрашиваешь? Разве не видно? За пазухой никого не прячу. Это бы испортило мне фигуру. Чем угостишь?

— Анатолий у тебя был?

— Да, и рассказал о вашем разговоре.

— Это он тебя прислал?

— Просил поговорить с тобой.

— О звездах?

— Нет, о нас всех. О сегодняшней ночи.

— И о том, кому идти в тюрьму, а кому оставаться на свободе?

— И об этом.

— Поговорим. — Костя отошел к плите, включил газ, поставил чайник. Заметив, что Таня стоит в мокрой куртке, помог ей раздеться. — Садись. Правда, я не представляю, что ты можешь сказать нового, после того, как мы тут потолковали с Анатолием.

— Слушай, Костя, какой-то ты самодовольный… Тебе не кажется? От тебя прямо сияние исходит. Такое впечатление, что все вокруг измазались в дерьме, стараются очиститься, а ты остаешься чистым и держишься на расстоянии, а все заискивают перед тобой, суетятся, что-то предлагают, а ты только брезгливо всех оглядываешь, выискивая, кто почище окажется…

— Ты почище, — улыбнулся Костя.

— Спасибо. Но ты ошибаешься. Боюсь, что почище всех выглядит Анатолий.

— Ого! Это уже что-то новое.

— Ничего нового, Костя, ничего нового. Ты осуждал Анатолия за его блуд, меня за легкомыслие, нас обоих за испорченность… Тебе приятно было сознавать, что ты лучше. А сегодняшний наезд еще раз убедил тебя в том, что ты прав, что действительно имел дело с людьми подловатыми, если уж на то пошло. Анатолию светит суд, я… Соучастница, любовница, распутница, не знаю, как ты еще меня называешь…

— Перестань, Таня! Все это твои выдумки. Если хочешь знать, я никогда…

— Продолжай, Костя. Смелее. Ты спросил — хочу ли я знать? Отвечаю — хочу.

— Хорошо… Дело в том… В общем, похоже на то, что я тебя люблю.

— Надо же… Это так мило!

— Тебе смешно? Ты оскорблена, что столь незавидный человек осмелился заговорить…

— Заткнись! Ах, какой ты хороший, какой примерный! И даже не замечаешь своей рабской гордыни! Костя, у тебя не гордость, а гордыня! У тебя не достоинство, а спесь! Носишься со своими разноцветными шариками и все боишься испачкаться. Но неужели, общаясь со столь низменными людьми, ты мог оставаться чистым? Нет, Костя, так не бывает. Мы все повязаны.

— Ну, ты даешь, — проговорил он растерянно, но Таня, кажется, не услышала его.

— Скажите, пожалуйста, он меня любит! Ты хоть раз сказал мне об этом открыто и честно? Нет. Ты потребовал ответа? Нет. Ты таился со своими чувствами, или как ты их там называешь, и осуждал, осуждал, осуждал! Тебя уязвлял ресторан, в который я пошла с Анатолием, необходимость доставлять меня к общежитию, тебя уязвлял Анатолий, заставляя работать после работы, при том, что ты не отказывался. Тебе это было выгодно, Костя, и не надо морочить мне голову, пудрить мозги, вешать лапшу на уши. Не надо говорить, что в этой сверхурочной работе было только злоупотребление твоими трудовыми правами. Анатолий с тобой расплачивался. Тебе сказать, чем он с тобой расплачивался?

— Не надо!

— Хорошо Не буду. Оставим в уме. Не будем вслух произносить о твоих левых рейсах, о том, на сколько каждый день отпускал тебя Анатолий в вольный промысел, как охотно и шустро ты доставлял меня к нему… Минута в минуту! Гостиничный номер, охотничий домик, квартира уехавшего зама… И все это — любовь?!