Олег Финько - Живой смерти не ищет [Роман]

— Дык не вы один такой, ваше благородие. Все наше войско постарело на двадцать годов. Кому в гражданскую было двадцать, тому нынче за сорок, а кому допрежь четыре десятка стукнуло, тот и вовсе старик — шестьдесят лет, это не сладость. Завязки шаровар у щиколоток без табуретки не каждый завяжет. Казаки, разъязви вашу! С таким войском не навоюешь. Нам сейчас вокруг дома мотней трясти, а не по свету мыкаться.

— Ничего не поделаешь. Вот если бы немцы побойчее шевелились да японцы в Сибирь двинулись, не остались бы и мы с тобой, Савелий, без ратных подвигов, без крестов боевых и без почестей.

— He-а, Сан Саныч, какие же это почести — с германцем в родную станицу возвращаться? По мне, так уж лучше на чужой стороне помереть, чем такой позор испытать.

— Какая тебе, Савелий, разница, с кем большевиков бить, с атаманом Семеновым или с япошками? По моему мнению, так цель оправдывает средства. Ты, кстати, из каких будешь? Какой станицы?

— Старокубанской станицы я, Сан Саныч, там родился, крестился, миловался, а помирать вот в Маньчжурию забрался.

— Ты прямо-таки поэт, Савелий, рифмуешь!

Растопив снег и слегка подогрев воду, Савелий в несколько заходов вычерпал ее ведром, попоил лошадей. Потом снова наносил снега в котел.

— За один раз не управиться, раза три придется растапливать, да то ничего, торопиться нам сегодня некуда. Боюсь, Сан Саныч, что и завтра нам отсюда не тронуться. Так у меня сегодня ноги ноют, ажник каждую косточку чувствую, а этот барометр меня досе не подводил, быть пурге сегодня, ну в крайнем случае завтра.

— Ну, господин метеоролог, если ты уж решил накаркать непогоду, так уж лучше сегодня, пока мы под крышей, не дай боженька, в тайге метель захватит, намаемся, настрадаемся, намерзнемся.

— Я, Сан Саныч, призывался осенью шестнадцатого года. Ну, думал, за два года и германца разобью, и полного георгиевского кавалера заработаю, и уж в станицу меньше, чем сотником не вернусь. Жену молодую оставил, на сносях она у меня уже была. Молодая да красивая, а здоровая какая баба была, работящая, дай бог каждому такую, только не напастись. Агафьей звали. Вернусь, думал, в чинах, настрогаем мы с милатой детишек-ребятишек в долгие зимние вечерочки, и буду жить-поживать, беды не зная. Да вот так с конца шестнадцатого года в станице и не был, это выходит — двадцать семь лет. Подумаю, представлю себе прошедшие годы, и оторопь берет. Это же целая человеческая жисть вместилась, а все искания зряшны. Прожил свой срок в мечтах и воспоминаниях.

— Что, Савелий, так ничего и не знаешь о том, как там у тебя дома дела обстоят?

— Брехать не буду, однажды слышал. Мы тогда с атаманом Семеновым уже в Приморье порядок наводили. Однажды на Светланской улице — это главная улица во Владивостоке — народишко разгоняли, глядь, в толпе физия знакомая. Кондрат Бельченко, иногородний, у нас в станице в свое время прижился, в работниках был у моего соседа. Он меня поначалу не узнал. Посля мы с ним весь вечер просидели, отвели душу в разговорах. Он, правда, в рабочих был, больше к красным примыкал, но мы с ним не о политике, а о своей станице балакали. Рассказал, что мать моя померла, земля ей пухом лебяжьим. У жены моей Агафьи сынок от меня народился, в память о бате моем Иваном назвали. Вот и все новости за двадцать семь лет. Так и вырос, видать, сынок Иван. Ноне небось с германцем воюет. Я хоть его никогда не видел, а жалость к нему большую испытываю, Сан Саныч, а вы хотите, чтобы я с Гитлером в одном ряду шел, против сынка родного, что ли? He-а, ваше благородие, супротив кровных родных не воевал и воевать не буду. Так-то.

Савелий Чух напоил лошадей. Потом засыпал в торбы овса. Своим лошадям, и ездовой и запасной, он в овес добавил резку из ржаной соломы.

— Ты где это соломы раздобыл, Савелий?

— Это когда мы проводника, которого есаул порешил, мобилизовывали, я у него на сеновале маленько позаимствовал. Ему там все равно осталось с лихвой, скотину-то его мы на провиант порезали.

— Ну и жуки вы, братец! Ефим Брюхатов у него втихомолку в сундуке пошурудил, ты на сеновале, а есаул, если мне чутье не изменяет, с его женой в сараюшке ванек с маньками понаделал. Взяли мужика со всех сторон, как в доброе старое время. Ну, ты не жмоться, моим коням тоже подсыпь соломенной резки. С ней лошади и овес лучше пережевывают, и слюны больше выделяют.

— Для вас, Сан Саныч, не жалко, могу и ржаной соломкой поделиться, вы человек мягкий, деликатного обхождения. Не то что наш есаул: чуть что не по нему, так сразу грозит, орет как оглашенный, ажник осип от злости.