Кем Нанн: Доктор Шанс

– Я знаю, вам нравился этот человек, – в какой-то момент сказала Люси, – но… мы же снова откроемся и начнем работу… я бы посоветовала свести количество фотографий на стенах к минимуму.

– Я теперь знаю, как на них смотреть, – научился, – сказал ей Шанс. – Самое главное – это свет в их глазах. – Он махнул рукой в сторону старика в подгузнике, Капитана Америки. – Посмотри хоть на этого засранца. Он и не думает сдаваться.

– Гм. Я все-таки настаиваю на том, чтобы ограничить их количество.

– Ну да… умеренность во всем, верно. – Он собрался развить свою мысль, добавив, что это касается и правды, которую вечно хотят слышать его пациенты, полагая, что она их успокоит, хотя на самом деле ее следует строго дозировать, но перескочил к другой теме, которая в последнее время была у него на уме, а именно к мебельному гарнитуру Принца.

– Это те старые вещи, которые вы продали?

– Я много думал о них в последнее время. Если хочешь знать правду, это терзает меня, и теперь мне кажется, что они хорошо смотрелись бы у меня в кабинете.

– Я думала, вам не терпится от них избавиться.

– Мне нужны были деньги, – сказал он ей, – и я немного сжульничал при продаже.

Люси поджала губы.

– Это будет сложновато, но я, пожалуй, свяжусь с нынешним владельцем мебели и попытаюсь выкупить ее обратно, – продолжил Шанс.

– И скажете ему, что вы его обжулили?

– Я намерен сделать ему до глупости щедрое предложение. Как думаешь, хорошо будет?

Люси пожала плечами. Шанс был склонен считать, что так она с ним согласилась.

– Есть еще одна вещь, которую я хотел бы сделать. В тот день, когда я упал, пострадала девушка на скейте. Я собираюсь выяснить, кто она и как ее дела. – Он уже готов был попросить Люси поискать эту информацию, когда обнаружил, что в дверях между приемной и его кабинетом возникла модно одетая женщина лет сорока на вид. У нее были очень темные волосы и очень белая кожа, и она, казалось, слегка клонилась на один бок.

Она сказала, что ее зовут Вероника Вуд, и она недавно выписалась из отделения для жертв преступлений, связанных с насилием, в многопрофильной больнице Сан-Франциско, где провела б о льшую часть лета. На одной стороне ее лица явно провели обширную восстановительную операцию, и теперь женщина казалась одновременно отталкивающей и броской, словно поврежденная статуя. Как и Шанс, она ходила с тростью и слегка подволакивала ногу. Правда, в отличие от Шанса, этого, по ее словам, уже было не изменить. Конечно, она пришла с собственной историей о нарушении запретительного приказа, угрозах насилием и религиозном культе, с которым Веронику угораздило не поладить. Кажется, речь шла о попытке вытащить из секты одного из членов ее семьи и о подложенной в автомобиль бомбе, и, чтобы общая картина прояснилась, требовалось уделить рассказу Вероники больше внимания, чем был готов Шанс.

Кто-то из сотрудников отделения упомянул фамилию Шанса, кажется один из волонтеров-помощников. Вероника слышала, что с ним случилось какое-то несчастье, и ей очень неловко вламываться вот так, без предупреждения, но она просто не знает, что ей еще делать, к кому обращаться.

– Эти люди все еще где-то там, – сказала она Шансу.

Он подумал, что она имеет в виду виновников насилия, в числе жертв которого она оказалась. Выписавшись из больницы, Вероника редко выходила из собственной квартиры. Ее жизнь была разрушена, не говоря уже о карьере. Даже медицинской страховки она лишилась.

– Вся жизнь осталась в прошлом, – сказала она и заплакала. Он не мог не заметить, что та часть ее лица, которая подверглась операции, при этом почти не двигалась. – Я была шеф-поваром. Но теперь, из-за всего этого. – Она подняла руку к лицу. – У меня пропала способность ощущать запахи… Мне сказали, что это область, в которой у вас есть некоторый опыт…

Шанс сказал, что сочувствует ей, и это действительно было так, но потом задумался об упомянутом ею отделении в больнице, и оно предстало перед ним в особенном свете. На ум пришла фраза mutiles de guerre [69]. Так французы называли тех, кого искалечила война, но жизнь и любовь тоже могут искалечить, и его несколько озадачило, что он не слышал прежде об этом пристанище жертв насилия, и еще он решил, что надо бы узнать о нем побольше, и в то же самое время с трудом поборол приступ головокружения, случившийся, без сомнения, из-за внезапной и одновременной атаки такого множества идей.

Они перебрались в кабинет Шанса, где он теперь, полусидя-полустоя, опирался о край стола у приоткрытого окна и мог, в отличие от несчастного создания перед ним, в полной мере оценить этот день. Воздух наконец-то полнился временем года, о котором ему хотелось ей рассказать: приближением зимы – сплошь белый свет и море цвета жемчуга.