Елена Арсеньева - Лиловый

– Погодите! – Она резко шатнулась в его сторону, поймав за рукав куртки. – Вам точно Настя понравилась?! Но… Но она не хочет замуж! Она не хочет мужчин вообще!

– А кого она хочет? – переполошился Иванов, поняв намек по-своему.

– Кошек, собак, я не знаю… Она считает, что лучше с кошками и собаками коротать свой век, чем с мужем. Что скажете?

Она все еще надеялась, все еще ждала. Ждала, что он передумает, останется, падет наконец к ее ногам, плененный ее броской, навязчивой красотой.

Только Иванову уже давно не хотелось ничего такого. Всем был сыт, даже пресыщен. Он и роман сразу с двумя красотками, подобными Лиде, затеял лишь для того, чтобы понять самого себя. Понять, чего он хочет-то!

Понял! Понял и обомлел. Даже несовременным втайне стал себя считать. Не таким, как все.

Потому что понял Иванов, что не хочет милого, пустого, уютного щебета. Не хочет шикарной, зачастую накладной шевелюры, волной ниспадающей по точеной спинке. Не хочет изящных пальчиков с дорогим маникюром, обхватывающих тонкую ножку винного бокала. Не хочет грациозной поступи на тонких каблуках по половицам своего дома.

Притворство все! Притворство и пустота!

Пускай она лучше будет заспанной, в мятой хлопчатобумажной пижаме, с взъерошенной прической, но пусть мчится утром следом за ним к входной двери с забытыми им бутербродами.

Пускай ворчит, что он опять не поставил тарелки в посудомоечную машину и завалил ими весь стол, что снова навешал мыльной пены на плитку в ванной.

Пускай тревожится, когда его долго нет, не потому, что они опаздывают на ужин к нужным людям, а потому, что боится, что с ним беда. И снова ворчит про давно остывший ужин, когда он входит в дом, но уже с радостным блеском в глазах, от того, что с ним все в порядке. И целует его потом в усталые глаза, и треплет по щеке. Морщится, что колючий, и все равно целует крепко и нежно.

Пусть все с ней будет не глянцево, пусть шероховато и не очень красочно порой, но это все у него будет именно с ней – с его избранницей, которую он должен любить, как самого себя: так же непредвзято, терпимо и навсегда.

– Лида, мне пора. – Иванов осторожно стащил ее цепкие пальцы со своего рукава. – Настя ждет.

– Настя?! Господи, Настя! Да не нужен ты ей, понял, Иванов? – закричала она очень громко и с истеричным вызовом. – Ей никто не нужен, кроме Генки, кошек и собак, которых она станет выгуливать в старости…

– Что же, – Сергей улыбнулся, переступая порог чужой квартиры, – тогда, чтобы меня выгуливали в старости, мне на всю жизнь придется стать ее верным псом…

Она так горько расплакалась, закрыв за собой дверь в квартиру, что Генка, застань он сестру в такую ночь в слезах, непременно сломал бы своему другу шею. А она ведь из-за него разревелась – из-за Иванова.

Стыдно было признаться: первый раз так горько плакала из-за совершенно чужого человека. Человека, о существовании которого еще сегодня утром не подозревала. Нет, знала, конечно, что у Генки есть друзья, но чтобы такие…

Такие славные, хорошие, добрые, порядочные и симпатичные – нет. Нет, не могло в одном мужчине переплестись столько достоинств. Не могла судьба наградить его так щедро, на ее погибель.

Пусть бы он был плохим, ее поздний гость. Пусть бы не так сразу понравился ей, пусть бы не с таким аппетитом и удовольствием ел все, что она приготовила, и пусть не нахваливал бы так часто. Пусть бы не смотрел на нее весь вечер так, как он смотрел. А он явно смотрел на нее с удовольствием и не уставал от того, что видел.

Пусть бы все это было так, она бы тогда не горевала так сильно от того, что он ушел с Лидочкой. Она бы просто простила своей подруге греховный ход против собственных замыслов насчет нее и Генки, и все!

А так ведь не могла! И не думать не могла, и простить не могла. И Генку с Лидочкой ругала. Одного – за то, что подвел и не приехал. Вторую – за то, что без разбора готова хватать претендентов и душить их в своих серьезных намерениях.

Ну и Иванову, конечно, доставалось.

Он не мог!.. Он не должен был!.. Он не имел права!..

И вот, вместо того чтобы начать разбирать праздничный стол и таскать тарелки в кухню, а остатки еды в холодильник, она сидит теперь на крохотной табуреточке в прихожей, льет слезы и… придумывает причину, по которой можно было бы его вызвать от Лидочки к себе, пока еще было не поздно.

Сказать, что в квартире пожар? Глупо, он сразу увидит, что этого нет.

Сказать, что она при смерти? Опять глупо, сразу обнажит свои чувства, а мужчинам это не нравится.