Инна Булгакова - Третий пир

Итак, я, Дмитрий Павлович Плахов, — убийца.

21 сентября 1980 года выстрелом из пистолета я убил своего друга Евгения Романовича Вэлоса. Он был любовником моей жены. Такие я давал показания. В смерти жены, возможно, повинен, но сознательно этого не хотел (я умолчал о цыганском предсказании, стремясь предстать перед судом человеком в здравом рассудке и твердой памяти). Кроме того, в 57-м году из того же пистолета (наследственный парабеллум) я застрелил ребенка — Павла Вережникова. Мотивы объяснить не могу; по объяснению доктора Бориса Яковлевича Шпенглера, мною движет инстинкт смерти — Танатос; я опасен.

Фрейдиста они вызывали, и он мне было помог (заявив, что «для творца» — его выражение — я совершенно нормален), а им только спутал карты, и его отстранили. Дело в том, что я требовал вышки — по совокупности, так сказать. А дело приняло другой оборот, о чем я догадался, когда сменили следователя. На столе у него лежали мои тетради, и он (образцовый профессионал, педант и специалист по почеркам) не поленился их прочитать. Тетради были найдены в сумке погибшей жены. «Так при котором всаднике мы сейчас живем — имя ему смерть? (Шел уже 1982 год.) Очень хорошо. А когда вернется первый — на белом коне?.. Не знаете? Надо знать, о чем пишешь, а то ваши друзья из ЦРУ не разберутся». Призрак американской разведки возник по вине Вэлоса: в кармане его плаща обнаружились документы на эмиграцию в Швейцарию в связи с получением там крупного наследства. Больше всего органы заинтересовались тем, что в бумагах не было никаких паспортных данных. Супруга Вэлоса Маргарита, очевидно, опасаясь конфискации (золото), все свалила на меня: покойник всего лишь выполнял поручение — передать документы внутреннему эмигранту Плахову. Чье поручение? Некоего юноши, явившегося к доктору в утро убийства, студента. Да, я подслушивала. Оперативно разыскали юмориста Якова Макова, который с ужасом подтвердил: да, моя записка, мой студент, внезапно заболел нервным тиком, и я позволил себе дать рекомендацию… Нет, не ему лично, а иностранному журналисту Фридриху Маркусу, с которым общался в семидесятых. Можно себе вообразить скандал в парткоме Союза писателей. Однако след оборвался: смерть журналиста при драматических обстоятельствах была зафиксирована в 78-м; юноша же исчез бесследно.

Обо всех этих передрягах от меня требовали объяснений, я ничего не знал, а они не знали, что делать со мной: чистосердечное признание в совершенных преступлениях, то есть бытовая уголовщина (детское хулиганство, состояние аффекта в припадке ревности) — а Швейцария, а «Третий пир»? Возились со мною долго, однако ни подпольную организацию, ни шпионскую сеть (особенно трясли близких друзей — Сашку с Никитой) выявить не удалось.

Десятилетия назад я бы просто повторил судьбу деда, но коммунизм одряхлел, и за мое упрямство (я никак не отказывался от четырех всадников Апокалипсиса) меня в конце концов сбагрили в психушку с банальным диагнозом: паранойя.

— За вас боролись, — говорил Кирилл Мефодьевич. — Помните филолога Ивана Александровича? Помните. У него были кое-какие связи с русским зарубежьем, вообще с Западом. Карьеру свою он погубил, но ничего не достиг: вы еще не были известны как писатель. Не помогли старые знакомства Павла Дмитриевича, ни мои апелляции, — он замолчал и молчал долго, как хорошо, какой покой в прекрасной паузе, в любимой моей Иисусовой молитве: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Одна из немногих, мне известных, поэтому сочиняю собственные. Старик сказал:

— Возможно, Дмитрий Павлович, вам придется вступить в бой.

Как странно: неужели дар ясновидения оставил Кирилла Мефодьевича и он не понимает, что меня все это давным-давно не касается?

— Я неоднократно бывал у Петра с Марией. Вчера они сказали, что вас прощают. Они пришли к выводу (Мария много лет назад, Петр только что): вас попутал бес, вы были ребенком, не смогли устоять. Жить вам негде, правда, родительский кооператив я отстоять надеюсь. Хотите — в Староконюшенном (Николая Андреевича я уже похоронил), хотите — в Милом, там у меня печка. С Арапом и Бароном, они живы. Ваш Никольский лес частью уцелел, кладбище уцелело, там могила Полины Николаевны. А трассу не достроили, средств у государства не хватает. Все рушится, Дмитрий Павлович, а Никола-на-Озерках действует. Да, кресты и фрески восстановлены, идут службы. Вы многое предвидели в своем романе. Вот мы подходим к главному моменту… Нет, главное, конечно, вы живы, вы в духе, а вот ваше творчество… «Третий пир» передают, в отрывках, по радиостанции «Свобода» — Иван Александрович слушает и мне сообщает. Подборка тенденциозная. Негатив, торжество смерти. Но ведь и это у вас есть. «Армагеддон! Не мир — но меч, не любовь — но смерть, не Брачный Пир Преображения — но Страшный Суд Конца!» Сначала мы решили, что на Запад рукопись передал кто-то из органов (все перепуталось, Дмитрий Павлович, в партийной верхушке, как и следовало ожидать, оказалось немало предателей-перевертышей), но до этого пока не дошло, я наводил справки. Однако волна поднята мощная, даже «Нью-Йорк Таймс» пишет о таинственном узнике-мистике. Завтра сюда ожидается экспертная комиссия, и не исключено, что уже у ворот этого заведения состоится ваша первая пресс-конференция.