Мэри Стюарт - Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости [сборник]

Золотистые, абрикосовые, янтарные солнечные лучи падали на молчаливый камень живительной, чистой влагой света и покоя. Пчела пролетела мимо моей щеки.

Рядом рос гранат. Плоды его сверкали от солнечного света. И я вспомнила прохладу граната в своей руке и голос Саймона: «Съешь его поскорей, Персефона, и тогда навеки останешься в Дельфах».

Что ж, я остаюсь. Я все еще собиралась остаться.

Дыхание восстановилось. Аполлон-целитель сделал свое дело.

И я спокойно пошла вниз по ступеням, потом через залитую солнцем арену, потом между благоухающих сосен вокруг святилища, а потом по главной дороге в гостиницу.

Даже когда, умываясь перед ужином, я заметила на руке пятно засохшей крови — из пореза Димитриоса, — я всего лишь вздрогнула от отвращения. Глупые страхи и дурацкое воображение.

Но почему-то спускаться вниз до прихода Саймона мне не хотелось.

И почему-то совсем не хотелось ночевать сегодня в студии.

Около трех часов ночи меня что-то разбудило. Я расположилась во второй комнате от конца длинного коридора рядом с Даниэль, мужчины же обитали в противоположном конце, рядом со входом. Датчанин уехал, в студии мы остались вчетвером.

Какое-то время я находилась в тягостном состоянии между сном и бодрствованием, когда трудно отличить реальность от дымки сновидения. Меня что-то разбудило, но шум ли это был или сам сон — определить было нелегко. Снаружи не раздавалось ни звука. Лишь молчаливый дельфийский воздух обволакивал нас. Опустив щеку на твердую подушку (в Греции они будто кирпичи), я решила снова отдаться сну.

В соседней комнате кто-то зашевелился, послышался скрип кровати — обычные звуки, которые, как я надеялась, больше не разбудят меня. Но тут раздался еще один звук, который заставил меня широко раскрыть глаза и оторвать голову от подушки и превратил обычную ночь в бред. Кто-то разговаривал… тихо-тихо… мужчина.

Поначалу я испугалась, что меня услышат, потом на меня нахлынули раздражение и отвращение. Если Даниэль принимает у себя в комнате любовника, я не желала быть посмешищем и лежать без сна по другую сторону тонкой перегородки. Я стала переворачиваться, сильно шурша простынями и скрипя кроватью — пусть знают, что стена тонкая, — потом натянула простыню на голову (под одеялом спать слишком жарко) и попыталась отключиться от говора голосов, который перешел в шепот.

Сна ни в одном глазу. Замерев под простыней, я широко раскрыла глаза и как можно сильнее заткнула уши руками. Я, конечно, не из тех, кто придерживается строгих правил, но неприятно, когда тебя вынуждают быть свидетелем чьей-то интимной жизни. К тому же я не хотела слышать даже намека на самую интимную жизнь Даниэль. Достаточно ее поведения на публике.

Интересно, каким образом этот противный Димитриос пролез в дом? Хоть пришел он и к Даниэль, мне не нравилось, что он может приходить и уходить когда захочет. Он, правда, мог влезть в окно, тогда рано или поздно он станет выбираться тем же путем. И я услышу, как он вылезает и приземляется двенадцатью футами ниже на каменную площадку, на которой стоит студия. Я все ждала, кипя яростью на Даниэль, поставившую меня в такое положение; на себя — из-за того, что обращаю на это внимание; на Димитриоса — пособника в ее чудовищном эгоизме. Это было ужасно.

Как долго я ждала, когда в соседней комнате наступит тишина, не знаю. Казалось, прошли века. Наконец они затихли, слышался лишь шепот, а потом я услышала, как кто-то осторожно зашагал по комнате. Я ожидала услышать скрип раскрываемого окна и тихий кошачий прыжок, но ничего подобного. Открылась дверь в коридор, и кто-то крадучись прошел мимо моей комнаты.

Я села, сердце нервно колотилось у меня в груди. Ежели Даниэль жаждет впускать и выпускать из своей комнаты мужчин — это ее дело. Но какое она имеет право позволять такому человеку, как Димитриос, свободно разгуливать по зданию! Неужели она… неужели она дала ему ключ?

И тут меня осенила другая мысль, отчего я еще больше возмутилась.

А вдруг это вовсе и не Димитриос?

А вдруг это Найджел?

Совершенно не соображая, что делаю, я выскочила из кровати, сунула ноги в тапочки, рывком натянула служивший мне халатом легкий летний плащ и, пролетев через комнату, тихонечко открыла дверь и выглянула наружу.

Полагаю, что в этой части повествования обо мне может сложиться неприятное мнение. Ведь меня совершенно не касалось, был ли у Даниэль Найджел и добился ли он того, чего так страстно желал. Но при мысли о нем я внезапно ярко и живо вспомнила его пылкое и юное выражение лица, его ранимые глаза, слабый рот и глупую мальчишескую бородку. И я видела его рисунки — деревья, цветы, камни, которые он воспроизводил с таким безупречным и тем не менее страстным мастерством. Если это действительно Найджел… мне было необходимо знать это наверняка. Хотите — считайте, что во мне бурлило лишь вульгарное женское любопытство, но мне необходимо было знать, в состоянии ли эта невозможная Даниэль завладеть им подобным образом, действительно ли она жаждет заставить презираемого ею Найджела поклоняться ее презренному святилищу.