Шарль Эксбрайя - Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

— Очевидно, нужно открыть окно?

— Это запах духов, мисс Скрю, и дорогих духов…

— Дорогих, но только не для нее!

— Для нее они стоят столько же, сколько и для всех остальных, не так ли?

— Когда деньги на духи берутся из кошелька мужчины, они не так уж дороги!

— Да?… Вы думаете, что мисс Кольсон…?

— А почему, по-вашему, ее держат здесь, несмотря на то, что она ни на что не способна?

— Не может быть…

— И, заметьте, что никто не может на нее даже пожаловаться. Она находится под высоким покровительством!

— Неужели!

Словно пчела, принесшая мед в соты, мисс Скрю запела:

— Только она одна может приходить на работу, когда ей заблагорассудится, брать столько отпусков, сколько она хочет, и, зарабатывая тридцать семь фунтов в месяц, тратить шестьдесят только на одежду!

— И патрон ничего не говорит?

Мисс Скрю строго взглянула на Бессетта, пытаясь понять, не издевается ли он над пей, и, убедившись в его искренности, произнесла:

— Если дела обстоят так, значит ему это нравится. А если хотите знать мое мнение, — не понимаю, что в ней такого особенного?

Фрэнсис мог бы ответить на этот вопрос, но не счел нужным объяснять все мисс Скрю и выпроводил ее из кабинета. Значит, мисс Кольсон — любовница Клайва Лимсея? Странно, что он не услышал об этом от Джошуа Мелитта, которого так возмущают все человеческие пороки… Правда, патрон всегда очень осторожен. А кроме того, у этого человека, вдовца, имеющего сына, который доставляет ему больше хлопот, чем радости, есть право найти себе другое утешение в жизни.

Незадого до полудня шум в коридоре оторвал Бессетта от изучения документов. Он еще не успел встать с места, как в кабинет ворвалась Морин, отталкивая сильной рукой обезумевшую мисс Скрю. Намечался скандал, и у Фрэнсиса по спине побежали мурашки. Он сказал:

— Можете оставить нас, мисс Скрю.

Стараясь принять как можно более непринужденный вид, он спросил:

— Что у вас, мисс О'Миллой?

Морин приблизилась к нему.

— Фрэнсис… что происходит? Вы больше не хотите меня видеть?

— Нет.

Полушепотом она спросила:

— Вы меня разлюбили?

— Это вас не касается!

— Я же знаю, что вы меня по-прежнему любите, Фрэнсис, так в чем же дело?

— Я ненавижу лжецов!

— Лжецов?

— Позвольте вас спросить, в какое кино вы ходили с Шоном в тот вечер, когда просили не заходить за вами?

— Так все дело только в этом?

— Да, в этом! Представьте себе, я люблю вас настолько… я любил вас настолько, что не мог вернуться домой, не повидав вас… и увидел… Ведь вы были не с Шоном?

— Нет, с Бертом Лимсеем.

— Хотя это признание и запоздало, но согласитесь: так или иначе оно привело бы к концу наши отношения.

— Фрэнсис, я вам сказала неправду только потому, что опасалась именно вашей ревности. Если бы я знала…

— Дорогая моя, вы имеете полное право отдать предпочтение мистеру Лимсею, но я вовсе не обязан радоваться по этому поводу, не так ли?

— Неужели вы думаете…?!

— Вы не оставили мне никаких иллюзий.

— Значит, так вы мне верите?!

— Странно слышать это от вас!

— Вы правы, Фрэнсис, нам, действительно, больше нечего сказать друг другу…

Она уже выходила, когда Бессетт бросил ей вдогонку:

— Кабинет Лимсея — в конце коридора!

— Спасибо!

Он дождался, когда стих звук ее шагов, и дал волю гневу.

Бессетт решил остаться в обеденный перерыв в кабинете. Ему не хотелось ни есть, ни встречаться с людьми. Он прислушался к шагам сослуживцев, торопящихся покинуть помещение, которое все больше наполнялось тишиной. Фрэнсису показалось, что он остался совсем один, и, когда вошел Берт Лимсей, он вздрогнул.

— Извините, что отвлекаю вас, Бессетт, но ко мне зашла мисс О'Миллой и рассказала о своем визите и о том, как вы ее приняли…

Ничего не сказав в ответ, Фрэнсис встал, подошел к Лимсею и без предупреждения ударил его кулаком в лицо. Берт, захваченный врасплох, упал, но сразу же вскочил и, вытерев кровь, сочившуюся изо рта, улыбнулся.

— Лучше уж так…

Они боксировали как джентльмены, избегая запрещенных ударов, как это подобает англичанам, уважающим правила бокса, разработанные их соотечественниками. По очереди они падали и вставали на ноги. Бессетт был физически намного сильнее Берта. К тому же гнев и досада придавали ему силы. Через несколько минут Берт растянулся на ковре, не в силах больше подняться. Бессетт помог ему сесть в кресло и заставил выпить стакан воды. Красивое лицо Лимсея было в жалком состоянии. Лицу же Фрэнсиса, на котором за последние дни остались следы от многих ударов, было трудно дать какое-либо определение. Он смотрел на мир одним глазом, второй был скрыт под огромным отеком. Вытерев платком окровавленный рот, Лимсей сказал: