Татьяна Шахматова - Иностранный русский

– Саш, ты, конечно, умный парень, но такой дебил, – с чувством произнес Борис. – Надо было не словарь, а состав смотреть. Неужели не понятно: если написано с отклонением от стандарта, значит, и сделано так же. Как ты мог в такой ответственный момент лажу спороть? Ты ж филолог.

– Сдам кота в больницу и сразу домой к компьютеру, – заверил я следователя.

Но и этому плану не суждено было осуществиться.

Как только доктор понял, что у кота сильнейшее отравление, задницу его зафиксировали на столе и стали готовить капельницу.

В этот момент снова зазвонил мой телефон, и бодрый голос майора Мачихо осведомился, почему я не на занятиях.

– У меня чрезвычайные семейные обстоятельства, – обреченно ответил я, встретившись взглядом с разложенным на столе Филюшей, который, несмотря на свое положение, взирал на меня обличающе и одновременно жалобно.

– Вот! – ликующе отчеканил Мачихо. – Я так и знал! Пока вы решаете личные вопросы, ваши студенты разлагаются и нарушают устав. Вы запустили воспитательную работу, – подытожил начальник, как бы неожиданно это ни звучало, по воспитательной работе. – Бросайте все дела и срочно отправляйтесь на рабочее место. У вас в группе ЧП. Жду.

Мачихо бросил трубку. ЧП… Напугал ежа голым задом! В моей группе, как я успел убедиться в последние несколько дней, чрезвычайным происшествием стало бы отсутствие ЧП, а не его наличие. Я перезвонил Мачихо:

– Что случилось? Насколько серьезно?

– Курсант из вашей группы пьян как сапожник, а вы меня еще спрашиваете, что случилось?!

Мачихо еще обличал, сигнализировал и ставил на вид, когда у меня обозначился второй входящий. От Бориса.

– Сдал кота? – поинтересовался следователь.

– Сдал, но вот прям сейчас выяснилось, что у меня есть еще один отравившийся, которого уже тоже кто-то сдал.

– Кто отравился? Чем?

– Курсант. Алкоголем.

– Кто-то из афганцев?

– Точно.

– Понятно. Переписка с Алибабой с собой?

– Да. В почте.

– Отлично. Тогда из больницы двигайся на кафедру. Я тебя тут встречу, а заодно с твоими курсантами побеседую и вдую этому Мачихо. А то устроил ваш майор бордель. Преподы у него пропадают, мусульмане пьют, в лингафонном кабинете койки впору ставить…

Видимо, Борис глубоко внедрился в наш институт и во многом успел разобраться. Он еще продолжал список, а я вернулся к звонку Мачихо. Тот все еще был на линии и, кажется, даже не заметил моего отсутствия:

– Таким образом, Александр Сергеевич, именно вы ответственны за беспорядки среди личного состава во вверенном вам подразделении.

Мачихо резко замолчал, так как, видимо, сам удивился своему неожиданному выводу. Хода его рассуждений я, к сожалению, не услышал, но вывод впечатлил и меня: впервые узнал, что гражданским преподавателям вверяли военные подразделения и требовали насаждать в них устав.

– Вам все понятно, Александр Сергеевич? – с надеждой в голосе поинтересовался Мачихо.

– Так точно, товарищ майор.

– Выполнять! – гаркнул майор и окончательно отключился.

По дороге в институт я снова взялся изучать письма от Алибабы.

После августа этого года страсти между влюбленными окончательно улеглись. Али Саджади поздравил Каролину с началом учебного года, поинтересовался, какие у нее в этом году студенты, Каролина так же в рамках обычной вежливости ответила, что занимается с ребятами из Афганистана.

После этого было только одно письмо, которое я уже видел, когда просматривал все письма сплошняком за последние полмесяца.

«Здравствуйте, Каролина! Как дела? С праздником вас День России 4 ноября! Хочу сказать большое-большое спасибо! Русский язык часто использую. На работе помогает. Никогда не забуду, как мы учили падежи. Падеж номер один, падеж номер семь.☺ Большой привет Вам передает Амал Эльдин и его жена Надира. Кстати, у него родилась девочка Талиба. До свидания! Вы будете счастливая!»

Снова я не заметил ничего подозрительного. Ну если не считать того факта, что после возвращения Али Саджади в Иран эти двое перешли в своем общении с «ты» на «вы».

На часах половина девятого утра. Викин самолет приземлится приблизительно в двенадцать. Вот пусть и объясняет, что она имела в виду, заверяя, что нашла в этой переписке нечто сенсационное для расследования.

Зайдя на кафедру, я обнаружил там только Анну Владимировну, которая, скорчив презрительную гримаску, сообщила, что меня ждут в аудитории триста один. Чем я не угодил Анне Владимировне, было не ясно, но, насколько я успел понять, кукситься и обдавать высоким презрением неблатных – неотъемлемая часть местной фатической коммуникации, сиречь речевого этикета.