Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

– Но ваш человек Валеева… избил.

– Ну ты придурок, Леша! Я тебе уже сказал, что ты зассал весь компот! Ты продолжаешь?! По-мужски вы там с Валеевым разговаривали. И все! Это ваше дело. Мало ли кто по деревне ходит с набитой мордой. Валеев, кстати, заявлять не побежит. Хрена с два он побежит! Он сам ссыт, как годовалый, все больше в колготки. Если ты сумел раскопать историю с этими практикантками…

– Да не было ж той истории! – плаксиво взвизгнул Жильцов. – Мы только девкам приплатили, чтобы они переехали в другую деревню, типа по причине сексуальных домогательств. Да заместителю Валеева, Прохоровой Дианке, на лапу дали, чтобы молчала. Но никто из них в суде не подпишется.

Лысый выругался.

– Тебе вообще что-то доверять можно? – зло огрызнулся он.

Я лежал, не в силах поверить, щипал себя, пока только мысленно, так как руки превратились в совершенный камень. В голове судорожно скакал один вопрос: как? Как Виктория, этот потомок-мутант татаро-монгольского ига и славных русичей, особенно по части лежания на печи, как она вычислила все с точностью до последнего бандита?! Каким заклинанием она заговорила эту чертову кучу газет, ни разу даже не видев самого Жильцова и никого из профсоюзников?

Так ты бываешь зол только в момент полного невозврата, так сказать, будучи на самом дне временной петли. Например, когда сидишь в центре грязной лужи с неприлично развернутой куда-то совершенно опричь души ногой и понимаешь: обзавелся. Парой-тройкой медицинских диагнозов точно обзавелся. А ведь еще пять минут назад трое человек орали тебе с утеса: «Сук под тарзанкой не выдержит!» Но ты уже сидишь в луже и думаешь: «Вот я дурак», а одновременно злишься. Злишься на тех, которые кричали, ведь можно было не кричать, а придержать за шкирку.

В следующую секунду мое изумление Викой и злость на нее же усилились в разы, потому что лысый продолжал:

– Ты, Алексей, человек ненадежный, вот что я тебе скажу. Когда Захаров собрался нас всех сдать, ты почему его с завода в тот день отпустил? А? Почему этот кладовщик недоделанный у тебя по городу пошел разгуливать? Я уж молчу, что мы по твоей наводке не того человека на это место поставили. Но это ладно, и на старуху бывает проруха. Только тебе что было сказано – на месте решать вопрос, а что ты сделал вместо этого? Моим ребятам пришлось за тебя разруливать.

– Да уж, разрулили, – пробормотал Жильцов.

– Как могли, так и разрулили. Получше некоторых. Я тебе про другое. Когда я тебе сказал рот особо не разевать на эту смерть, я что имел в виду?

– Не писать?.. – жалобно уточнил Жильцов.

– Дебил! – рявкнул лысый. – Ну ты дебил, Алексей! Я сказал, не связывать этот труп с администрацией, как обычно ты делаешь, чтобы нас по этой статье в суд не таскали. А ты что сделал – даже сраных соболезнований не напечатал. Конечно, это подозрительно! Конечно, они заподозрили. Они же твои газетенки под лупой каждую смотрят! А как ты хотел?! Дерьмо ты, а не журналист…

Разговор продолжался, но я уже не мог слушать – в этот момент я понял, что мне настал кирдык. Валяясь на диване, я старался незаметно размять затекшие конечности, но что делать дальше – совершенно не представлял. Что это за всемирная паутина, что за банда? Жильцов писал про ситуацию на «Русском минерале», но, оказывается, он писал и про Старое Озерное.

По-настоящему страшным мне показалось то, как просто и глупо Жильцову удалось провести меня с этой статьей про домогательства. Простейший трюк «аморальное поведение», который наверняка был усвоен Жильцовым еще во времена советских профсоюзных собраний, легко сбил меня с толку и заставил усомниться в человеке, под началом которого я проработал всю практику и которого, как мне казалось, неплохо знал. Простой журналист-самоучка провел меня, филолога, хоть и недоучившегося…

Нет, все-таки в этом деле что-то не клеилось. Либо Жильцов оказался актером, каких не знала еще земля русская, и мегамозгом покруче многих нобелевских лауреатов, либо он тоже не столько злодей, сколько жертва.

Мышцы начинали отвечать покалыванием, а на меня накатила новая волна отчаяния: вчера и сегодня ночью я ночевал в своей съемной квартире. После суда я отправлялся к себе, началась учеба и, несмотря на то что я продолжал работать с Викой, появляться в институте время от времени было необходимо. Поскольку сегодня судов не было вообще, то Вика хватится меня только завтра, когда я не явлюсь в суд… Как же страшно! Я снова прислушался. Лысый говорил почти дружелюбно: