Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

Снег падал крупными хлопьями и, казалось, на этот раз устраивался основательно. Морозы стояли небольшие, но ранним утром, когда первый автобус отправился в Старое Озерное, я все-таки основательно замерз.

Легко пробежавшись по застывшей наконец дороге от свинарника до коровника, Валеева я не обнаружил. Главврач мог быть где угодно, это, черт побери, его царство-государство: в энергоблоке, на молочном или колбасном производстве, на складах, но я решил сначала проверить у него дома. Открыв знакомую низенькую калитку, я увидел на припорошенной снегом бетонной дорожке свежие следы двух пар ног. Судя по размеру следа, это был сам Валеев и с ним кто-то ростом поменьше. Следы вели от калитки к дому.

Наличие свидетеля не радовало, но я решил действовать по обстоятельствам, прошел по дорожке к двери и позвонил. Мне не ответили. Я изо всех сил постучал кулаком, но дверь неожиданно поддалась и открылась сама.

Пройдя сени, я оказался в главной комнате валеевского дома, которая служила ему столовой, комнатой отдыха и залом для приема гостей. Здесь мы не так давно пили хреновуху. Я знал, что дальше располагались спальня и пара еще каких-то помещений, где я никогда не был.

То, что я увидел внутри, застало меня врасплох. Валеев сидел посередине комнаты на стуле вполоборота к входной двери. Он повернул голову, и я сразу заметил, что один его глаз наполовину прикрыт набухшей красноватой кожей. Ноги главврача были неестественно широко расставлены, а руки связаны за спиной бельевой веревкой. Белые чуни валялись в стороне, Валеев сидел босой. Я замер в дверях, а врач проговорил хриплым надтреснутым голосом:

– Берсеньев?..

Я молчал и мялся у порога. А что тут скажешь? Голова работала на последних искрах, словно разряженная батарея выброшенного на помойку телефона. Одна из искр вдруг осветила вытянутые трико и футболку, в которых Валеев ходил дома, но я не мог вспомнить, чтобы он выходил так на улицу, кроме того единственного случая, когда он выбежал мне наперерез, чтобы развернуть из свинарника в коровник. Вторая искра упала на следы от калитки до порога. Стало ясно, что Валеев сегодня из дома еще не выходил. Следы принадлежали двум неизвестным, которые вошли в дом незадолго до меня. Третья искра осветила в моей голове безумное рыжее табло, на котором огромными черными буквами было написано: ОНИ ВСЕ ЕЩЕ ЗДЕСЬ!

– Чего ты приперся, Берсеньев. Езжай домой, – проговорил главный врач, с трудом выговаривая слова.

Больше сознание не озарялось: от накатившего страха глаза на пару секунд заволокло темной пеленой. Я мечтал лишь об одном: развернуться и, набирая скорость, словно самолет на взлетной полосе, бежать от этого дома, вызывать полицию, звать на подмогу деревенских мужиков…

Валеев показал мне глазами на улицу – мол, иди. Однако я не успел и шевельнуться. Кто-то сзади толкнул меня так сильно, что я пролетел несколько шагов и оказался посередине комнаты, налетев на главврача, который слабо охнул от удара. Щелкнула щеколда.

– Ваш? – услышал я голос позади себя. Инстинктивно обернувшись, я увидел мужика в черной куртке и черной шапке-гандонке, натянутой по самые брови, из под которых зыркали тупые недобрые глаза. Видимо, мужик заметил меня еще на улице и спрятался за дверью. Теперь он вышел из-за моей спины и встал напротив.

– Нет, не наш, – отозвался Валеев. – Это практикант, приехал за бумагами. Пусть домой едет. Нечего ему тут делать.

Я молчал, готовый согласиться на все ради возможности выйти отсюда. Хотелось вдохнуть морозного свежего воздуха с улицы. Голод был такой, как будто я лет десять только и делал, что нюхал спертый воздух, пахнущий мужской агрессией и болью.

– Городской, что ли? – обратился ко мне мужик в гандонке вполне миролюбивым тоном.

Я кивнул.

– Мы тут разговариваем, видишь?

– Вижу, – пробормотал я.

– Ну молодец, что видишь. А сейчас вали отсюда на остановку – и в город. Договорились? Слышишь, Тимур, друг, скажи ему. У нас тут свой разговор, правильно?

Я снова кивнул и уже занес ногу, сделать шаг к двери. Но мужик в гандонке приказал мне стоять поднятой вверх ладонью и вопросительно посмотрел на избитого Тимура Тимуровича. Тот торопливо подтвердил и даже попытался улыбнуться, но тут же болезненно зажмурился. С этого ракурса было видно, что губа у врача тоже разбита. Я вдруг подумал, может быть, меня опередили и этот черный человек друг Марины или Лейлы, как и я, приехал заступиться, провести тот самый «свой разговор» без посторонних ушей и глаз. Я снова обернулся на Валеева, тот сидел, опустив голову вниз, как будто и не собирался отрицать своей вины.