Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

– Сколько можно уже бороться? Когда жить-то будем?

– Люда! – Жильцов кивнул в мою сторону.

Я уже открыл рот, чтобы соврать про срочные дела, по которым мне без минутного промедления надо бежать, но эти двое были уже прилично намагничены друг другом и моей вялой, растраченной на шопинг энергии не хватило, чтобы вставить даже слово.

– Посмотри! Дочки ведь у нас. В садике у кого колечки, у кого сережки, а мы платье ей купить не можем. За сестрой донашивает. Так сейчас не делает никто. Новое детям покупают…

Как назло, в этот момент Поля, игравшая на детской площадке, подбежала, ткнулась с разбегу отцу в бок и завороженно прошептала:

– Платье, как у принцессы.

Мечту этого ребенка можно было понять: на девочке была надета когда-то белая кофточка, со временем пожелтевшая на груди и животе, а на поясе болталась пышная юбка в розовых и голубых синтетических розочках. Невооруженным взглядом было видно, что юбка сделана из самого дешевого полиэфира, возможно, даже небезвредного. При малейшем движении юбка загоралась яркими перламутровыми бликами. Наверняка ребенок уже начал ощущать на себе всю тяжесть социальной несправедливости.

Ноздри Жильцова раздулись, заиграли желваки, он побледнел и заговорил, медленно выталкивая слова:

– Как же не бороться, Лида? Одну ветку об колено переломишь, а несколько веток…

– …секатором порежешь! – бесцеремонно прервала она его. – Хватит уже, слышали! Слышали! И про маленьких собак, которые гурьбой дикого медведя загоняют. Тоже слышали! Вот где сидит!

Отчаянным жестом она резанула себе около горла и продолжала:

– Только порушат ли собаки медведя или нет – еще шанс должен выпасть, а когда собаки сами друг другу с голоду глотки грызут, таких примеров всякий день полно.

– Может, мне еще в День босса директору попец подлизать?! – воскликнул Жильцов зло и отчаянно.

– Начальник – что детский подгузник: всегда висит на твоей заднице и всегда полный! – почти кричала женщина. – Другие мирятся, и ты смирись. А то связался с этим профсоюзом…

На нас начали оглядываться. Заметив это, жена Жильцова махнула рукой и нервной походкой устремилась от нас в сторону детской площадки. Расстроенная Поля поплелась за мамой.

Жильцов вздохнул.

– Жена моя на самом деле все понимает. Она сама кассиром раньше работала. Знает, как у них недостачи из зарплаты списывали. Покупатели воруют, кладовщики воруют, начальство на камерах и охране экономит, а расплачиваются девчонки на кассе.

– А сейчас ваша жена не работает? – поинтересовался я.

– Дочка младшая болеет постоянно. Приходится сидеть. Кстати, ты куда сейчас? – вдруг оживился Жильцов.

– Вообще-то домой.

– Пошли, я тебя кое с кем познакомлю, это недалеко, – заговорщицки подмигнул профсоюзник, махнул рукой жене и с явным облегчением улизнул с открытого праздничного пространства кафетерия.

Я едва поспевал за ним. Жильцов почти бежал, лихорадочно подбрасывая ноги, как будто на его «прощайки» что-то налипло и он отчаянно пытается отряхнуться. Оказавшись на улице, мой спутник преобразился: повел плечами, приосанился и утянул меня в одну из боковых дверей крытого рынка, примостившегося сразу за моллом. Над дверью одна под одной расположились вывески: «Горячие туры» и «Горячие сосиски». Нас, как оказалось, интересовала вторая.

За прилавком «Горячих сосисок» стоял пожилой мужчина, крепкий, с красноватым, распаренным от печи крупным лицом, с густой седой шевелюрой, в которую на манер короны был воткнут белый поварской треугольник.

– Митрич, как дела? – с порога закричал Жильцов, растопырив худые руки, как будто бы мог дотянуться до повара через стеклянный барьер витрины.

– Как сажа бела! – радостно откликнулся Митрич. – Работаешь, работаешь, нащата, а как на пенсию выйдешь, раз и пять лет пролетели!

– Так ты пять лет уже на свободе?

– А то, нащата!

– А ведь как вчера!

– Не говори, Лексей, не говори.

Седовласый мужчина скосился на меня, и Жильцов представил меня как своего знакомого.

Продавец горячих сосисок оказался бывшим водителем погрузчика на «Русском минерале». За вступление в независимый профсоюз Митрича сначала вывели в простой на полгода, сократив заработанную плату на треть, а потом, когда рабочий отказался выходить из профсоюза, незаконно уволили якобы за нарушение трудовой дисциплины.

– Все за год до пенсии, нащата, – покачал головой Митрич. – Но, вишь, вовремя я в профсоюз-то вступил. Аж в Верховном суде, нащата, дело мое рассматривали.