Минатозаки Сана улыбнулась. Вернее не так. Её губы расцвели таким незаметным и непонятным до конца выражением, что лишь из нежелания причинять себе боль невыразимой тоской этих розовых уст хотелось принять видение за улыбку, но была ли это именно она — утверждать невозможно. Там было далёкое путешествие, заморская даль, разлука, одиночество отчуждения, печаль и счастье, оставшиеся на перламутровом берегу, по другую сторону от пустого смеха и мимолётного наслаждения; там было всё: обещание, обман, правда и смерть. Такой улыбкой можно заставлять страдать и убивать, но без такой улыбки в своей судьбе, хоть раз обращенной к твоим словам, нет смысла жить.
— Там слишком много различных смыслов, господин, — не отвлекаясь от чая, негромко сказала Сана, и Намджун впервые услышал её голос. Именно негромкий, ещё не шёпот, но уже не тот уровень, когда услышишь на другом конце комнаты. Она не говорила высоко, как японки, но в каждом слоге её корейского дрожала музыкальность её родного языка с придыханием, идущим из глубины груди. Корейские девушки произносили быстро фразы, наполненные шипяще-жужжащими и носовыми звуками, которые на конце были звонкими и чёткими. Сана говорила так, будто перебирала все согласные, подчеркивая их разнообразие, а на конце предложения повисала двусмысленная интонация, где нельзя было разобрать, утверждает она, спрашивает или повествует без какого-либо подтекста. — Для каждого — свой собственный. Какой нужен вам?
— Твой. Что для тебя эти цветы и этот камень?
— Дань обычаю, — лукаво отпила Сана чай, до сих пор не удостоив собеседника и взглядом. Ему уже хотелось попросить её повернуться, но это было бы невежливо, некрасиво. И слишком просто. Хотелось дойти до того, чтобы она сама пожелала поднять на него глаза. — Слива символизирует конец зимы и приход весны, а, значит, победу жизни над смертью. Обычно она служила символом самураев. Коралл — оберегает в странствиях и унимает боль.
— Физическую или душевную?
— Ту, которую требуется унять, — спокойно ответила она. Намджун помолчал и опомнился, что надо бы и себя представить. А то подсел и разглагольствует, неэтично.
— Меня зовут Намджун. Я друг Серина и… Занимаюсь тем же самым, примерно. То есть, участвую в тех же делах… Ну, в смысле… — Ему было главное донести, что он золотой, и его не надо смущаться или скрывать от него что-то, поэтому он подытожил располагающей к доверию информацией: — Слышал, тебя привёз Сольджун?
— Да, этот удивительный б а ку.
— Бака [7] Бака — дурак (яп.).
? — подумав, что ослышался, переспросил Намджун. Сана прикрыла ладонью рот, беззвучно посмеявшись.
— Нет же, б а ку — это дух, который пожирает ночные кошмары и плохие сны. Думаю, вы Сольджуна неплохо знаете, поэтому поймёте, почему я так его называю.
— Да, он у нас мастер сожрать из головы любую информацию… Тебя преследовали ужасы? — робко спросил Намджун, и сам заговорив тише. Лицо Саны стало совсем непроницаемым.
— Я видела, как убили мою семью. Знаю, что видела. И долго не могла спать из-за этого. Сольджун предложил забыть мне эти сцены, пока я не примирюсь с тем, что случилось. И он избавил меня от кровавых воспоминаний. Это странно, точно что-то знать, но не понимать, откуда знаешь, и почему не помнишь, ведь знаешь же…
— Я бы не решился экспериментировать со своим разумом, хоть и доверяю Сольджуну. А вот на месте красивой молодой девушки, я бы ему точно не доверял.
— У меня не было выбора. Мне следовало прийти в себя, чтобы свершить то, что я хочу свершить. — Сана снова неуловимо изменилась, расслабившись. — Вы ничего не заказываете. Разве не выпить вам хотелось в баре?
— Я? Да, естественно, но… — Намджун поражался, насколько теряется рядом с этой японкой. Он был настолько тёртым в этих делах, что не отличался косноязычием лет с пятнадцати, что же делает с ним эта гейша? — А ты пьёшь что-нибудь покрепче чая? Составишь компанию?
— Сегодня не хочется. От малого количества вина плохо засыпается, от большого — плохо просыпается, — изрекла мудро Сана. Намджун готов был взять её за подбородок и дёрнуть к себе. Сколько можно разговаривать профилем? У него бы выдержки не хватило, а эта Минатозаки сидит, как ни в чём не бывало.
— А ты… ну… Слышал, что…
— Мужчина не должен испытывать неловкость, говоря о любви, особенно физической, — вмешалась Сана. — А если испытывает неловкость — пусть лучше о ней не говорит.
Читать дальше