Геннадий Сорокин - Смерть со школьной скамьи

— Про то, чтобы остаться, — замялась она, — про это, ну про это ничего не было.

— Галя, ты в другой раз спорь сразу же на весь расклад. А то как-то несерьезно получается: ни то ни се, ни в кровать, ни под венец.

— Я же не хотела. Так получилось, — не поднимая глаз, сказала она.

— Галя, ты запомни на будущее: если ко мне еще раз кто-нибудь голый придет, я ведь не поленюсь, вызову наряд и упрячу за мелкое хулиганство на пятнадцать суток. Понятно?

— Понятно, — сказала она и шагнула ко мне.

Сам того не желая, я обнял ее, поцеловал в губы и выпроводил за дверь.

«Представляю, какой был бы конфуз, если бы у меня сейчас в комнате Лариска сидела. Что бы я ей объяснял? «Дорогая, ты не подумай ничего такого! У нас обычно девушки без юбки по общаге не ходят». — Я посмотрел на дверь. — У парикмахерши стройные красивые ноги, миловидное лицо, но мне она совсем не симпатична. Не в моем вкусе, как говорится».

В коридоре, со стороны лестничной клетки, раздался дружный девичий хохот. С противоположной стороны послышались приближающиеся мужские шаги. В дверь постучались. Я открыл. Шамиль.

— Андрей Николаевич, — он шагнул в комнату, прикрыл за собой дверь, — я дико извиняюсь! Займи, пожалуйста, десятку до аванса.

— На бутылку не хватает? — с пониманием спросил я.

— Конечно! — Он спрятал поданный мной червонец в кармашек трико. — Сейчас быстренько смотаюсь до таксистов, у них всегда есть.

Со стороны лестницы донесся веселый шум.

— Андрей Николаевич, а ты, часом, не знаешь, чего это наши девки так угорают?

— Знаю. Сейчас им Галька-парикмахерша рассказывает, как она ко мне в одних плавках целоваться пришла.

Шамиль замер с открытым ртом. Сколько он ни пытался добиться от парикмахерши близости, ничего не получалось. Она демонстративно отвергала все его поползновения.

— Шамиль, не смотри так на меня. На ней еще майка была надета. И тапочки, комнатные.

— Майка и тапочки?! Обалдеть! Клянусь, если бы я был на твоем месте, я бы ее ни за что не отпустил.

Я развел руками: мол, ничем тебе помочь не могу!

Оставшись один, я достал фотографию, еще раз внимательно изучил ее и порвал на мелкие кусочки. Оставлять у себя такой компрометирующий материал опасно. Тот же Николаенко наверняка предпримет все меры, чтобы фотография вернулась к нему и не стала объектом шантажа. А за Николаенко стоит организация решительных людей, считающих половую распущенность нормой жизни.

Смысловая сущность фотографии мне ясна и понятна. Двое участников оргии мне известны, а третьего мужика я хорошо запомнил и при встрече легко узнаю его. Антураж фотографии особого интереса не представляет. Назначение фотографии как материального носителя информации мне также понятно: фотография — это своеобразная клятва участников «свадьбы» верой и правдой служить интересам организации, устраивающей такие мероприятия. Фотосессия на «свадьбе» — это одно из звеньев круговой поруки. Не знаю, как для Лебедевой, а для Николаенко согласиться на фотосъемку в голом виде — это очень серьезный поступок.

На улице стемнело. Я включил свет и в первый раз за все время жизни в общежитии подумал, что у меня на окне нет штор, одного из элементов тайны личной жизни.

«Фотографии с убийственным компроматом не могут храниться где попало, — размышлял я. — Будь я руководителем этой нелегальной организации, я бы хранил их в надежном месте, под замком. Та фотография, что оказалась у меня, наверняка была похищена. Интересно, ведут они ее поиск или еще ничего не знают о краже?»

Из имеющихся продуктов я соорудил нехитрый ужин, достал из заначки початую бутылку водки, хлопнул сто грамм за упокой души бывшей подруги. Посидел, повспоминал школьные годы, погрустил.

«Скучна и безрадостна наша жизнь! Не хватает в ней ярких сочных событий, движения, перемен. Отчего вся общага пьет третий день подряд? Да потому что, кроме пьянки, нет в нашей жизни никаких развлечений. А если развлечений нет, то их надо самому выдумать. Отправили ко мне Гальку в полураздетом виде — вот тебе представление на уровне гастролей Большого театра. Разбили стекло в туалете — тоже здорово, будет что вспомнить! А так — серость одна. Скучные, нудные будни. Одни условности. И кому-то эти будни наскучили, он собрал вокруг себя единомышленников и организовал рискованное мероприятие с участием голых действующих лиц. По сути дела, все участники свадьбы мне близки по духу презрения к условностям. Я и они — одного поля ягоды. Только они осмеливаются демонстрировать свое наплевательское отношение к общепринятым нормам морали, а я предпочитаю жить, не высовывая головы. Все вокруг меня предпочитают жить, не высовывая головы, соблюдая предписанные условности и лицемеря на каждом шагу. Ведь что такое лицемерие? Это посмотреть на фотографию ″свадьбы″ Лебедевой и воскликнуть: ″Какая мерзость!″ — а в душе восхититься: ″Везет же людям!″»